Венгерский набоб
Шрифт:
Абеллино устремился прямо к нему в сопровождении целой свиты прервавших игру вистёров и бильярдистов – обстоятельство, которое он приписал значительности своей персоны.
– Поздравляю! – резким носовым голосом воскликнул Кечкереи, приветственно помахивая в воздухе длинными своими руками.
– С чем это еще ты, валет?
Как видно, и ему бросилось в глаза упомянутое сходство.
Все засмеялись; первые лавры сорвал Абеллино.
– Разве ты не знаешь, я от дядюшки твоего, дорогой.
– А, это дело другое, – переменил тон Абеллино, решив быть помягче: Кечкереи ведь для него же старается, и, верно, добрые вести привез. – Ну, что поделывает милый старикан?
– Так почему я и поздравляю-то тебя. Все тебя целуют, обнимают, кланяться велят. Старик жив-здоров, крепехонек, как яблочко ядреное. О нем можешь не тревожиться, дядюшка в добром здравии. А вот тетенька приболела – да не на шутку: чем дальше, тем серьезней будет болезнь.
– Бедная тетенька, – молвил Абеллино, соображая про себя: вот с чем он поздравляет, вот она, добрая весть. Воистину добрая: может, помрет еще. – И что же с ней такое?
– Что? Да очень плохая у нее болезнь. А как лицом, фигурой переменилась, просто не узнать. Где ее щечки румяные, где талия стройная… ничего не осталось.
«Так ей и надо, – подумал Абеллино злорадно, – вот наказание за противоестественный брак со стариком. Так и надо!»
– Да-да, мой друг, – продолжал Кечкереи, – последний раз, как я у них был, доктора уже запретили ей и верхом кататься и в коляске.
Абеллино и тут не догадался бы, не покатись вдруг со смеху несколько слушателей посообразительней, что подошли позабавиться и сразу поняли намек. Этот смех открыл глаза Абеллино.
– Тысяча чертей! Ну если ты правду говоришь…
– А зачем бы мне иначе поздравлять?
– Но это же подло! – вне себя вскричал Абеллино.
Стоявшие вокруг невольно пожалели его, и самые мягкосердые потихоньку удалились. Каково, в самом деле, – страшно даже подумать! – оказаться вдруг на грани нищеты человеку, кого все только что (да и сам он себя) считали миллионером.
Лишь Кечкереи его не пожалел. Он не жалел неудачников, он одних счастливчиков жаловал.
– Ничего, значит, не остается, кроме как покончить с собой, – процедил сквозь зубы Абеллино. – Или – с этой женщиной.
– Ну если ты убийство замышляешь, Питаваля [271] почитай, – отозвался, как можно громче, Кечкереи на это ожесточенное бормотание. – У него ты все виды и способы найдешь. Как растительным и минеральным ядом отравить, как заколоть, зарубить, застрелить, удавить, как скрыть следы преступления: разъять труп на части и закопать, бросить в воду или сжечь. Двенадцать томов: целая библиотека! Достаточно только все это прочитать, чтобы убийцей себя почувствовать. Рекомендую! Ха-ха-ха!
271
Питаваль Франс-Гайо де (1673–1743) – французский юрист и законовед, автор многотомного труда по криминалистике.
Абеллино не слушал.
– Кто? Кто он, кого любит эта женщина?…
– Погляди кругом, милый друг, и козла отпущения найди.
– … вот кого я хочу отыскать и убить.
– Я-то совершенно определенно знаю, кого она любит, – сказал Кечкереи.
– Кого? – сверкнул глазами Абеллино. – Только бы I встретиться с ним!
– Сколько раз уже видел, как они обнимались да целовались, – хитро пригнув голову и явно забавляясь, продолжал Кечкереи.
– Кто это? Кто? – хватая его за руку, вскричал Абеллино.
– Хочешь знать?
– Да, хочу!
– Муж ее, конечно.
– Что за шутки идиотские! – вспылил Абеллино. – Никто этому не поверит. Нет, эта женщина любит кого-то, в связи с кем-то состоит. И старый подлец это знает, но терпит, чтобы мне отомстить. Но уж я дознаюсь, кто это такой! И будь он хоть чертом самим, такой судебный процесс закачу, каких свет не видывал, чтобы осрамить негодяйку!
Многие из стоящих рядом стали в шутку оправдываться: на нас, мол, не подумай, мы тут ни при чем, нас графиня Карпати своей благосклонностью не одарила.
В эту минуту прозвучал энергичный мужской голос:
– Господа! Или вы сами не замечаете, как неуместны и недостойны ваши шутки над женщиной, кою обижать нет ни у кого ни повода, ни права?
Это был Рудольф.
– Что такое? Тебе-то какое дело до всего до этого? – изумился Кечкереи.
– То дело, что я – мужчина и не позволю, чтобы порочили при мне имя женщины, которую я уважаю.
Такое заявление много значило. Тут уж действительно пришлось замолчать. И не только потому, что Рудольф прав был и его заступничество вес имело в глазах света. Он славился еще как лучший во всей округе стрелок и фехтовальщик, хладнокровный и удачливый.
И в клубе имя графини Карпати больше не поминалось.
А Флора, прослышав про этот случай, бросилась мужу на шею и целовать, целовать его принялась вне себя от радости и восторга.
XXVII. Золтан Карпати
Свершилось то, о чем даже подумать страшился Абеллино: графиня Карпати стала матерью. У нее родился сын.
С таким известием явился в одно прекрасное утро к набобу домашний врач.
Кто опишет радость Яноша Карпати? То, что было лишь мечтой, надеждой, предметом самых дерзких, пылких его желаний, стало явью. У него сын! Сын, который унаследует и увековечит его имя; рожденный во времена уже не столь темные, загладит он грехи отца и юношескими своими добродетелями искупит старый фамильный долг пред родиной и человечеством.
Каким славным мужем может он стать благодаря воспитанию, более достойному, нежели полученное предками! Какое счастье и величие ждут его! Как будут благословлять его имя миллионы!
Только б дожить до поры, как сын начнет говорить, его милый детский лепет услышать и ему тоже сказать слова, которые он выучит, сохранит в памяти, чтобы после, уже признанным поборником великих, благородных идей, вспомнить когда-нибудь: «Это впервые еще добрый старый Карпати мне преподал».
Но какое дать сыну имя? Да одного из князей, которые пили круговую с первым Карпати на земле обетованной Гуннии. [272]
272
Гунния – Венгрия (по романтической легенде начала XIX в. происхождение мадьяр возводилось к гуннам).