Венгерский набоб
Шрифт:
– Собирайся, – ни на кого не глядя, сказал он Фанни. – Пальто и шляпку надень.
– Зачем, папа? – спросила Фанни, как все невоспитанные девочки, которые, прежде чем послушаться, обязательно с вопросами будут приставать.
– Пойдешь со мной.
– Куда, папа?
– К Терезе.
Все приняли изумленный вид. Фанни, теребя с опущенными глазами какую-то ленточку, робко молвила:
– К Терезе я не хочу.
На столе лежали разобранные пяльцы.
– Что ты сказала? – переспросил Майер, наклоняясь к дочке, будто не расслышав.
– Я к Терезе не хочу.
– Ах, вот как? Не хочешь?
– Я дома хочу остаться с маменькой и сестричками.
– И такой же, как все они, стать?
И с тем взял
Сестры бросились между ними, и кстати! Все боковины обломал об них папаша Майер. На жену пялец уже не хватило, и ее он просто двинул кулаком, да так, что в угол отлетела.
Заблаговременно и в надлежащих дозах примененное, средство это, может, и помогло бы, но так вышло из леченья одно мученье.
За всю баталию Майер словечка не проронил, только ярость свою вымещал, как вырвавшийся из клетки зверь.
Потом рванул Фанни за руку и потащил, не прощаясь, к Терезе. Девочка всю дорогу плакала-заливалась.
Избитые же дочери, едва за отцом затворилась дверь, в сердцах пожелали ему больше совсем не возвращаться. И пожелание это сбылось, потому что с того дня Майер в самом деле из Пожони исчез. Куда уж он подевался, что с ним сталось, так никто и не узнал. Одни утверждали, будто бросился в Дунай, другие – что за границу уехал. И долго еще возвращались домой разные путешественники с известием, будто видели – кто в Турции, а кто в Англии – очень похожего на него человека.
XI. Искуситель во храме
Берет его диавол на весьма высокую гору и показывает ему все царства мира и славу их и говорит ему: все это дам тебе, если, падши, поклонишься мне. Тогда Иисус говорит: отойди от меня, Сатана!
Господи боже! Насколько же легче богачам попасть в царствие небесное!
В какие только прегрешения не впадает бедняк, которые даже и не снились богачу!
Слыханное ли дело, чтобы богачи воровали, чтоб инстинкт самосохранения толкнул их на этот шаг, предаваемый проклятию и словом божиим, и судом людским? Слыхано ли, чтобы благородные дамы своей невинностью за деньги поступались? Нет. Это грех бедняков: дочек бедных людей.
С незапамятных времен, с каких только ведомы злато и любовь, говорилось, что она – от бога, а злато – от диавола. И редко разве божеское за диавольское продают? Очень часто. Но позор достается всегда лишь тем, кто продает, а не тем, кто покупает.
Скромна и старательна девушка? Не видела никогда вокруг иного примера, кроме доброты, терпения и самоотречения? Сердцем в добродетели укрепилась и краской заливается от одного нескромного взгляда? Чиста душой, невинна помыслами и неприступна в целомудрии своем?… Ну а если взнесет искуситель на гору высокую и покажет мир изобильный и ненасытный в удовлетворении радостей и наслаждений своих и скажет: «Смотри, все это дам тебе, если, падши, поклонишься мне!» – много ль найдется, кто, не потеряв головы, ответит: «Отойди от меня, Сатана!». Особенно ежели станом строен и ликом приятен искуситель. А ведь всякому известно: упадешь – разобьешься, да и по закону природы падают вниз только, а не вверх. И все-таки сколько же, сколько их, падших вверх!
Три года уже прошло с тех пор, как Фанни стала жить у своей тетки Терезы. На юную, восприимчивую душу сильно повлияли эти годы.
Давно замечено, что хорошие и дурные склонности дремлют в сердце человеческом рядом, в одной колыбели. Какие поощряются, те и растут, покидая собратьев: педагогика рушит доктрину краниологов; [185] Фанни, родная сестра печально знаменитых веселых девиц, стала образцом кротости и целомудрия. Быть
185
Краниология – наука о строении черепа; здесь подразумевается теория о предопределяющем значении наследственности.
Поначалу строга и неумолима была с ней Тереза – это поломало шипы детской строптивости. Ни одного промаха девочке не спускала; никаких противоречий, самомалейшей прихоти не терпела; все ее время до минуты расписала на разную работу, которую спрашивала с нее неуклонно. Ничто не могло укрыться от ее взгляда, обмануть эти сурово-проницательные глаза просто нельзя было. Они насквозь видели девичью душу – любая сомнительная мысль прозревалась еще в зародыше и вырывалась с корнем. Что делать, сперва сорную траву надо выполоть, а потом уж цветы сеять.
Куда как неприятна сухая воспитательная метода таких вот очерствелых старых теток, да зато полезна!
После того как одичавшие побеги были в конце концов сломлены и выяснилось, что лгать, притворяться и прикидываться бесцельно, ибо на страже существо, которое читает в твоем сердце, наблюдает за всем и ничего не упускает, бодрствуя даже во сне, что честной и правдивой по внутренней нужде надо быть, девочка, подводимая к тому понемногу Терезой, начала узнавать и приятные стороны такой душевной метаморфозы. В меру ее искренности возрастало и доверие к ней Терезы. Часто уже осмеливалась она предоставлять Фанни себе, порученного не проверять, полагаясь на ее слово, – не важно, что при этом незаметно приглядывала за ней. И это нравственно возвышало, очищало девочку. При виде доверия суровой воспитательницы у нее пробуждалась уверенность в себе. А это сокровище бесценное! Жаль, что столь мало ему уделяется внимания.
Сестер при ней Тереза ни разу не поминала; да Фанни и сама старалась выбросить, отогнать всякую мысль о них.
Позже, с ощущением своей чистоты, девушка меньше стала и тосковать по ним. И укрепилась в конце концов в этом чувстве настолько, что однажды, отправясь куда-то с разрешения Терезы и повстречав Матильду в открытой коляске, забежала во двор к одной Терезиной знакомой, шепча с боязливой дрожью: «Господи, лучше бы ей не видеть меня!»
Тереза узнала о том и стала относиться к Фанни с нежностью необычайной. Как-то, садясь за работу, Фанни глубоко вздохнула. Тереза безошибочно угадала: о сестрах подумала.
– Ты о чем? – спросила она.
– Бедная Матильда! – отвечала девушка, откровенно признаваясь в своих мыслях: ведь ей нечего было скрывать; ей, счастливой и за рукодельем, искренне было жаль сестру, даром что та красуется в экипаже в своих брабантских кружевах.
Ничего не сказала Тереза, только ласково прижала ее к груди. Господь вознаградил ее за трехлетние труды, телесные и духовные; девушка спасена, честное будущее ей возвращено!..
Ведь не такое уж это роковое несчастье – бедность. Кто близко с ней знаком, тот знает, что и ей ведомы свои радости, которых иным за горы злата не купить. Да потом положение Терезы и не было столь уж незавидным. От страхового общества до конца дней шла ей годовая рента в пятьсот форинтов, половины которой хватало им двоим не только на прожиток, но и на скромные развлечения. Собирались знакомые юноши, девушки, и очень бы ошибся, кто бы подумал, что простые люди не умеют повеселиться. Другую же половину Тереза предусмотрительно откладывала для Фанни на случай своей кончины. Да и сама девушка уже зарабатывала, деньги получала за свои изделия. Вы, люди зажиточные, даже не представляете, какая радость для молодого человека или девушки, какое наслаждение впервые вознагражденье получить за свой честный труд – с гордостью ощутить собственную небесполезность: что сам, одному себе обязанный, можешь прожить безо всяких там имений, чужих милостей и благодеяний!