Венок Альянса
Шрифт:
– Значит, ты полагаешь, мы обречены?
– Дэвид…
– Кому мы сделали какое зло? Разве кто-то из нас выбирал то, что вызрело в нашем сердце и завладело нами, захватив наши сны, наши мысли, став нашей жизнью? Вероятно, это было б очень правильно и похвально, на взгляд всех, если б мы сумели это преодолеть, встать на «правильный» путь. Почему правильное для них должно быть правильным и для нас? Мир полон исключений. Когда-то выбор моей матери тоже потряс общество…
– Выбор твоей матери всё же был менее экзотичен, чем твой. Ты сам должен понимать даже лучше меня… Скажи, скажи честно, не боясь меня напугать - что тебя ждёт, если ты должен будешь сказать правду - что между вами с Шин Афал ничего
Дэвид встал, сделав шаг к стоящему у окна брату.
– Значит, как ты сам видишь, уже ничего не зависит от нас. Если только найти Ранвила раньше, чем он наговорит старейшинам…
– И заставить замолчать? Хорошенькое дело, как? Боюсь, просто вырвать подлый язык - недостаточно. Минбарец не убивает минбарца, Дэвид, разве нет? Конечно, это мог бы сделать я, но боюсь, вскройся этот факт - это осложнило б наше положение ещё больше… Мне уж точно пришлось бы отправиться в объятья любезной матушки. Или ты имел в виду - воззвать к его разуму и порядочности? Шин Афал пыталась. Да и чёрт побери, не Ранвил, так кто-нибудь ещё… Благодетели, начиная с моей матушки, пытающиеся устроить нашу личную жизнь, блюстители морали всех мастей… Можно, конечно, пытаться скрываться всю жизнь. У нас, на Центавре, это умеют. А вот на Минбаре - вряд ли.
– Значит, вполне возможно, у нас осталась одна эта ночь… Что бы ни было потом, сейчас мы есть друг у друга. Ты упустишь этот момент, откажешься?
– Дэвид…
– Конечно, то, как это происходит у нас, насколько я узнал это… может как-то… покоробить тебя… я имею в виду отличия нашей физиологии и…
– Дэвид, остановись…
Но Дэвид уже развязывал пояс светло-серого домашнего одеяния.
– Если ты ещё помнишь… тот смутивший нас разговор об отличиях в нашей выделительной системе… У вас подобное в силу расовых особенностей невозможно, да и не требуется. Но если ты хотел бы… доставить и себе, и мне более полное удовольствие… Тебе было и прежде сложно отказаться от удовлетворения какого-то желания, особенно если оно совпадало с моим…
Сбросив одежду, он подошёл к Диусу, проклинающему себя за неспособность сдвинуться с места, даже отвести взгляд, обвил руками его талию, прижимая его к своему обнажённому телу, положил голову ему на грудь.
– Пусть это и покажется… неестественным… Но это тоже способ соединить два тела… Строго говоря, рот тоже предназначен не в первую очередь для поцелуя. А я хочу, очень хочу почувствовать тебя в себе.
Винтари порадовался, что сейчас на нём жилет, впрочем, радовался он недолго – ловкие тонкие пальцы одну за другой отщёлкивали золотые застёжки, обжигая грудь через шёлк рубашки.
– Дэвид, ты не знаешь, о чём говоришь… Я слышал, что это… больно…
– Ты действительно думаешь, что такое соображение остановит меня? – губы Дэвида коснулись его губ – для чего ему пришлось привстать на цыпочки, - лично я слышал о боли, сопутствующей удовольствию… Просто сделай то, чего мы оба хотим, а потом, если хочешь – жалей… Или, если хочешь, представь, что это сон…
Винтари сглотнул.
– Я буду проклят, если сделаю это.
– Тогда будем прокляты вместе. Я люблю тебя, Диус, и это желание сильнее, чем страх…
Вырвавшиеся на свободу щупальца с готовностью обвили жмущееся к нему юное, невозможно красивое тело, кончики-стрелочки заскользили по лопаткам, по изгибу поясницы, одни зарылись в растрёпанные тёмные волосы, щекочась об остренькие рожки, другие
– Как меня всегда восхищало это… - шептал Дэвид в перерывах между поцелуями, - с тех пор, как узнал… Это ведь практически безграничные возможности… Это действительно… быть созданным для наслаждения, для любовного соблазна… Чего вообще вам может не хватать, если вы - центавриане, существа с совершенной физиологией? Ты так красив, такой чувственный, гордый, неистовый… Я знаю, какая страсть живёт в тебе… Никто не смог бы долго противиться подобному искушению… Ты был моим наваждением столько дней и ночей. И касаясь твоей руки, я чувствовал, что в твоей крови бурлит та же страсть. И не верил себе… Мы бежали от себя, и приходили в сны друг друга. Диус, в этих снах… мы уже перешагнули черту, разве нет?
Опрокидываясь на кровать, не выпуская руку Диуса, он нетерпеливо облизывал сохнущие губы. Отбросив, с последними элементами одежды, последние протесты рассудка, Винтари склонился над ним. Кажется, подумал он, земное выражение «пожирать глазами» теперь понятно ему очень хорошо… Дэвид, млея под этим взглядом, раздвинул ноги, склонил голову набок, улыбаясь.
– Никогда ещё… так не возбуждал… этот естественный интерес к моему устройству… Уже это… стоило того… Тебе слишком идёт этот взгляд, это выражение лица…
«Создатель, если ты есть… останови меня… как-нибудь… потому что сам я уже не остановлюсь…».
Сплетясь в один извивающийся, стонущий клубок, они покатились по кровати. Неумелые, жадные ласки метались по всему телу, как язычки пламени. Со всей неистовостью семнадцати лет… И тех семнадцати лет, что сейчас, и тех, что тогда бурлили в крови, когда жгучее восхищение, заполнившее всё его существо, грозило перерасти во что-то совсем не целомудренное… Это было ещё понятно, это было объяснимо, он объяснял себе это тысячу раз. И с этим можно было жить. Жить, не мечтая об этих руках, этих губах, только любуясь. Чувствуя, что и этого много, как солнечного света тому, кто вышел из темноты. Это чудовище внутри не желало иного, кроме как лежать у ног божественной четы, видя сладкие, непристойные сны - но только сны… Зачем же этому чудовищу потребовался их сын? Зачем это чудовище потребовалось их сыну?
– Демон… маленький демон… Что же ты делаешь…
– Ну, пусть демон… - коварно улыбнувшись, Дэвид перевернулся спиной вверх, выгибаясь, - значит, всё же не ты повинен в моём падении, а я в твоём? И я получил тебя, получил… хотя бы сейчас, здесь.
Жаркое дыхание Диуса обжигало шею, живая сеть, стягивающая тело, дрогнула.
– Верно, я сошёл с ума…
– Разве? Ты центаврианин, так пей наслаждение, пока оно дано тебе… Слишком долго ты сдерживался…
Слишком долго, да. Десять лет огонь жил в хрустале, грел, не обжигал. Десять лет воздержания и самоудовлетворения, это не могло кончиться хорошо, Арвини был прав… Страстный шёпот оборвался стоном, когда один из этих гибких органов скользнул между ягодиц, требовательно и бесстыдно исследуя незнакомое строение. У центаврианок здесь располагаются родовые пути, у мужчин, соответственно, нет ничего.
– Я не уверен, Дэвид… Что это вообще возможно…
– Нет, это именно так… Просто… не бойся надавить сильнее… Это нормально, что туго…
Винтари склонился ниже, почти ложась на распростёртого под ним партнёра, два верхних органа оплели предплечья Дэвида.
– Да… да…
Дэвид стонал, впиваясь зубами и ногтями в простыни, чувствуя движение внутри, чувствуя горячее дыхание на своей спине. Широкая ладонь накрыла его стиснутые пальцы, мягкое, родное тепло поверх жара кольца…
Они лежали, обнявшись, горячие, мокрые, наслаждаясь ощущением сладкой усталости, разливающейся по телу.