Вепрь
Шрифт:
Славянка вдруг почувствовала себя обиженной. Ей было неприятно слышать, что до знакомства с ней у Сергея были другие женщины, и немало. В ней проснулся пещерный женский эгоизм, и даже то, что Сергей был мертв, не могло заглушить в ней этого чувства.
— Нет, цвет глаз и волос не имел для него значения, — сказала Машенька. — Я говорю о характере. Ему нравились вздорные и своевольные, уверенные, что с помощью своей красоты они могут перевернуть горы.
— Быстро же ты сложила обо мне мнение…
— Это нетрудно. Знаешь, почему ему нравились такие, как ты?
— Вздорные и своевольные? И почему же?
— Он умел их быстро очаровывать и превращал в своих рабынь, так что от их своеволия и следа не оставалось. Ему жутко нравилось наблюдать, как крутая телка на глазах превращалась в тихую, послушную овечку. Одно дело влюбить в себя романтическую дурочку и совсем другое превратить в такую дурочку прожжённую шмару.
— Он рассказывал тебе об этом в постели? — изо всех сил пыталась скрыть злость Славянка.
— Нет, я с ним не спала, — все с той же загадочной улыбкой ответила Машенька. — Я оказалась не в его вкусе.
— А если ты все-таки пришлась бы ему по вкусу, что тогда? Неужели отказалась бы?
Машенька засмеялась:
— А с тобой, оказывается, опасно связываться, ты умеешь защищаться. Похоже, что Вепрь не успел обработать тебя до конца. Что же ему, интересно, помешало?
— Видимо, то, что его убили.
Эта новость поразила Машеньку. Она замерла и растерянно приоткрыла рот, уставившись на Славянку заледеневшим взглядом. Трость выскользнула из ее рук и с глухим стуком упала на ковер, но она даже не сделала попытки её поймать. Прошла секунда, и застывшие черты на ее лице снова сложились в улыбку, сначала слабую и недоверчивую, но с каждым мгновением она становилась всё смелее, и скоро Машенька уже хохотала; точно так, как Павел, когда Славянка сообщила ему ту же самую новость. Но она смеялась недолго. Подняв с пола трость, вздохнула.
— Смешно, правда? — с ненавистью спросила Славянка.
— Извини, но я тебе не верю, — ответила Машенька. — Вепря нельзя убить.
Эти слова были сказаны без единой капли юмора, с полнейшей серьезностью. «Вепря нельзя убить». За прошедшие два часа Славянка дважды слышала эту фразу. Создавалось впечатление, что говорившие действительно верили в это.
— У Вепря девять жизней, — продолжала Машенька. — Четыре раза его уже убивали. Значит, осталось ещё пять. Так что не беспокойся, жив твой Серёженька и появится на сцене в самый неожиданный момент.
И вдруг она усмехнулась:
— Кстати, он не обещал, что женится на тебе?
— Обещал, — с вызовом проговорила Славянка.
— Ну-ну… Ещё кофе?
Славянка отказалась. Ей вдруг захотелось запустить чашечку, которую она до сих пор держала в руках, прямо в белое красивое личико, чтобы осколки разрезали упругую плоть, изуродовали холодные губы, превратив физиономию этой наглой хромой красотки в кровавую маску. Но она сдержалась и даже не нагрубила ей, только поставила пустую чашку на поднос и вежливо поблагодарила.
Всю вину за моральное поражение она записала на счет своего немытого потного тела. Ей почему-то казалось, что появись она здесь не в качестве жалкой замарашки, а во всей своей красе, то и разговор сложился бы иначе. «Наплевать, — подумала она. — В конце концов я пришла не к этой стерве, а к Круглову. Он знал Сергея, он мне поможет. А кстати, где же он? Что-то задерживается… Или она нарочно не сказала ему обо мне?»
— Где Круглов? — спросила она резко.
— Он говорит по телефону, не волнуйся, скоро ты его увидишь. Ему тоже не терпелось повидаться с тобой, ты весьма озадачила его своим появлением. Поначалу он решил, что ты какая-то проходимка, а сейчас почему-то засомневался.
— Да? А ты сама-то кем ему приходишься? Только не рассказывай, что ты его двоюродная племянница из Конотопа.
— Представь себе, нет. Я era жена.
Славянка удивленно уставилась на нее. Жена? Она меньше всего этого ожидала. Любовница — это ещё понятно, дочь — туда-сюда, но тоже ничего удивительного, судя по голосу, Круглову уже за сорок, и он вполне может иметь дочь двадцати с небольшим лет. Но жена… К тому же хромая…
— Что у тебя с ногой? — небрежно спросила Славянка. — Сломала?
— Сломала, — ответила Машенька. — Четыре года назад.
Наклонившись, она приподняла левую штанину и приспустила носок. Славянка охнула. Сантиметрах в двадцати ниже колена нога у Машеньки кончалась, и начинался металлический протез. Сделан он был до того искусно, что при надетом носке невозможно было распознать, какая из ног была искусственной.
— Боже мой… — только и сказала Славянка и перевела взгляд на Соню.
Та не мигая смотрела на неё.
В этот момент на лестнице послышались шаги, и Славянка обернулась. Со второго этажа спускался высокий упитанный мужчина с чуть тронутыми сединой черными волосами. Скошенный бугристый лоб блестел от пота. Большие темные глаза с кукольно длинными ресницами цепко смотрели ей прямо в зрачки и, казалось, без особого труда считывали все ее мысли. Одет он был в дорогой костюм серого цвета, сидящий на нем словно влитой, и даже с такого расстояния Славянка почуяла мягкий, довольно приятный запах незнакомого и, видимо, тоже чертовски дорогого одеколона.
Это был Круглов. Именно таким она его и представляла.
Спустившись, он открыл бар, из которого тут же послышалась механическая мелодия, и, взяв початую бутылку коньяка и рюмки, сел в кресло.
— Какие вы все у меня красавицы, — взглянув на каждую поочередно, сказал он. — Ну-ка разбирайте рюмки.
Девушки взяли, рюмки, Круглов разлил коньяк и поднял тост за женщин («За прекрасных женщин», — уточнил он, едва все успели пригубить). Потом он закинул ногу на ногу и скрестил на груди руки. Вид у него был как у сытого, пригревшегося на солнце кота.
— Ну-с, — сказал он, — Ярослава Морозова, натворившая бед в Сочи и угробившая Вепря, что тебе от меня понадобилось?
Он был деловой человек, перед ним не имело смысла разыгрывать никаких сцен и строить из себя несчастную обиженную сиротку, с ним надо быть предельно откровенной. Все равно она уже рассказала его людям почти всю правду, поэтому Славянка решила поддержать взятый Кругловым тон.
— Мне нужна крыша, — просто сказала она. — Крыша и деньги. Хотя бы немного, на первое время.