Вепрь
Шрифт:
— Два трупа, — доложила следователю результаты поверхностного осмотра Евдокия Васильевна. — Один — со множественными огнестрельными ранениями в области плеч, грудины и паха, предположительно винтовочными пулями и крупной дробью пока не уточненного калибра.
— Пятеркой, — уточнил Тимофей.
— Крупной дробью! — повысила голос Евдокия Васильевна. — Второй — с режущим ранением в районе горла. Предположительно — остро заточенным предметом.
— Разберемся, что там в области, а что в районе, — поджал губы следователь.
Евдокия Васильевна выпрямилась и, стянув прозекторские перчатки,
— Где у вас тут можно руки помыть? — спросила Евдокия Васильевна, брезгливо осматриваясь.
— А в бане! — засуетился Семен. — И руки, и все, что вам угодно!
— Мне угодно все, — медэксперт смерила его с ног до головы опытным взглядом и плотоядно улыбнулась.
— Так я пошел? — Бравый танкист сунулся было в лаз.
— Через дверь сподручнее, — заметил Гаврила Степанович. — Портки не сползут.
Каменная дверь, ведущая из часовни в склеп, была широко распахнута еще до приезда следственной бригады, вызванной по телефону. Дневной свет, заливавший часовню сквозь выбитые окна, достигал и сюда, превращая кромешную темень и тусклые сумерки.
— Куда пошел? — рявкнул следователь, не отрываясь от заполнения протокола на гранитной крышке погребальницы.
— Так баню топить! — горячо пояснил Семен Ребров, натягивая шлем.
— Отпусти ты его, Геннадий. — Евдокия открыла той дюралевый, болотного цвета чемоданчик.
— Вот это верно! — убирая камеру в кожаный футляр, поддержал ее Виктор. — Отпусти потенциала! Сами выясним, ху из ху!
Пугашкин заколебался, но медэксперт убедила его, что называется, мановением руки. Пузырек с медицинским спиртом был к месту и как дезинфицирующее средство, и вообще как средство.
— Проваливай!
Едва Пугашкин дал слабину, Тимоха моментально взял стойку.
— Одному не растопить! — заволновался он радостно. — Одному там делать нечего! Там дров одних и одних веников замочить в шайках…
— „Шайка“!.. „Замочить“!.. — морщась, перебил его следователь. — Что за лексикон? Наблатыкались тут! Светлая всем память!
Он глубоко выдохнул и опорожнил служебную мензурку.
— Мы мигом, Евдокия Васильевна! — Споткнувшись на бегу о ступени, Тимофей устремился вслед за братом. — Мы вас так отшлифуем! Живого углубления не останется!
— Вот-вот, — проворчал Обрубков. — Натаха-то последние зубы тебе и выбьет, как давеча ухватом.
— Коронки поставлю! — заорал уже из часовни Тимофей. — Мосты наведу! Броня крепка, полковник!
— Что это он вам все полковника присваивает? — ревниво спросил Пугашкин. — В личном деле такого звания за вами не значится, гражданин Обрубков.
— Дурак потому что, — отмахнулся Гаврила Степанович. — А вы, товарищ Пугашкин, личное дело выше общественного не ставьте. Вы зачем сюда приехали?
Пугашкин икнул.
— Запить, запить! — подсуетился Виктор. — Евдокия Васильевна! Не успеваете за ходом жизни!
— Значит, так. — Отстранив наполненную емкость, Пугашкин пустился вслух подводить итоги следственных мероприятий. — Серийный убийца проник в склеп из часовни около двадцати вечера с целью ограбления
— Продуктами, — уточнил задачу фотограф.
— Но это — позже, — продолжил следователь. — До этого мы еще докопаемся. Итак, пострадавший Фаизов случайно вышел на его след. Или не вышел, а просто вошел на место раскопок посредством лаза под стеной часовни диаметром приблизительно полтора-два метра в метрическом измерении. Серийный убийца напал на него примерно сзади. Пострадавший Фаизов в неравной борьбе выхватил у него острый предмет… предположительно тесак… и, обороняясь, превысил допустимую… Нет, не превысил, а применил в дозволенных законом пределах…
Слушая его бредовые умозаключения, я терзался мыслью, что Никеша пал жертвой моей глупости. Предупреждал же Алексей Петрович Ребров-Белявский, что „разберется с Никешей по-свойски“. Все они здесь — свои. Паскевич „по-свойски“ договорился с негласным хозяином Пустырей и доставил ему Никешу. Да еще за мзду, небось. Не из идейных же побуждений. В день убийства Алексей Петрович на пару с заведующим художественно оформили пролом в стене погоста клочьями кабаньей шерсти и пустили в поселке слух. Благо, танкисты за премиальные во все что хочешь поверят. Хоть в повторное падение Тунгусского метеорита. Ну и каким-то манером Филю-простофилю замазали до кучи. А вепря Алексей Петрович велел брать в присутствии Обрубкова. И это — разумно. Гаврила Степанович пользуется в Пустырях уважением. Ему поверят. Но главное — чтоб он сам поверил. Поверил ли?
Я покосился на Гаврилу Степановича, невозмутимо и терпеливо внимавшего Пугашкину. „Идем дальше, — продолжил я мысленно раскладывать иезуитский пасьянс. — Вся эта бутафория понадобилась им, чтобы убрать Фаизова руками деревенских. Устроить татарину несчастный случай, когда тот искупит кровью вину за похищение наследника. Вот только Обрубкова на огневом рубеже не было. Гаврила Степанович фальшивого вепря из-под часовни не выкуривал и в подожженный лапник не стрелял. Значит, догадался. Когда? Когда я Филимона сменил, не раньше. Раньше он, судя по его поведению, верил. Или нет? Или он все же заодно с „конторой“? Быть того не может. Егерь Никешу выгораживал. Он и Настя. А я его слил. Это я теперь заодно с „конторой“. Теперь Паскевич крепко держит меня за яйца. И будет держать. Они это умеют. Припугнет, что расскажет Насте, как я помог им взять Никешу, и вот он я, готовый стукач, диссидент ссученный, сочинитель антиутопий, — весь в его руках с потрохами.
— Выйти хочу, — пробормотал, вставая из своего угла, Филимон, о присутствии которого все уже позабыли.
— Что? — Развернулся к нему Пугашкин.
— По нужде. — Филя побрел наверх.
— Таким образом, — голос Пугашкина окреп, эхом отдаваясь в стенах усыпальницы, — означенный пострадавший Фаизов бросился в панике задымленного помещения к лазу, застрял в нем и от удушья…
Тут даже Евдокия Васильевна закашлялась.
— Вернее, — стремительно изменил версию следователь, — принятый за дикого вепря, на основании их же собственных показаний, егерями села Пустыри… Семен Ребров коммунист?