Вепсы. Очерки этнической истории и генезиса культуры
Шрифт:
Конечно, русская колонизация нарушила некоторые традиционные культурные связи вепсов на востоке и юго-востоке (с коми, с народами Волго-Камья), но это с лихвой компенсировалось установлением новых этнокультурных связей с русским народом. Вместе с тем колонизация нисколько не помешала развитию и укреплению издавна сложившихся контактов на севере — с близко родственными карелами.
Общение вепсов с карелами в различных районах приобретало неодинаковые формы и привело к разным результатам. Непрекращавшиеся столкновения на русско-шведской границе, объектом которых были земли Корелы (позднее Корельский уезд), уже с относительно раннего времени, вероятно с XIII в., побуждали Корелу к переселению, в частности на восток и юго-восток, на еще ранее освоенный древними вепсами Олонецкий перешеек. В итоге смешения этих двух этнических компонентов сформировались две этнолингвистические группы карельского народа — ливвики и
Правда, все эти контакты с карелами вплоть до начала XVII в. в очень малой степени затрагивали вепсов на основной территории их расселения.» Но после трагических для карельского народа событий начала XVII в. (захват шведами Корельского уезда и города Корелы, закрепленный Столбовским мирным договором 1617 г.) и середины того же столетия (русско-шведская война 1658–1660 гг. и Кардисский мирный договор 1661 г., признавший права шведского короля, в частности, на Корельский уезд) началось массовое переселение карел — «исход» их из мест своего прежнего обитания на земли Русского государства, в результате которого карелы появились и на коренной вепсской территории.
К сожалению, процесс оседания карел на вепсских землях отражен в источниках в виде крайне скупых упоминаний и не может быть прослежен в деталях. Совокупность имеющихся данных позволяет все же наметить отдельные штрихи, по которым восстанавливаются лишь самые общие контуры всей картины. Как известно, основная масса карельских переселенцев, переходя шведско-русскую границу, направлялась через Олонецкий перешеек и г. Олонец вглубь русской территории. Продвигаясь на юг к Свири, беженцы попадали во владения Александро-Свирского монастыря, который охотно, даже вопреки запрету селить перебежчиков вблизи границы, привлекал их к себе, скрывая от властей.
Переправившись через Свирь, карелы направлялись в сторону Тихвина, мимо которого пролегал путь в Тверской уезд, ставший областью преимущественного размещения карел в пределах Русского государства. Естественно, что отдельные группы переселенцев уклонялись от этого пути к востоку и селились в соседстве с вепсами и среди вепсов. Обнаруженная М. В. Витовым переписная книга по Заонежским погостам, датируемая 1678–1679 гг. содержит ряд любопытных указаний на то, что «корелские выходцы» жили в те годы в Веницком погосте, на Сяргозере и в Шимозерском погосте. Этот факт подтверждается цитированным уже выше документом — отпиской старосты Вепицкого погоста 1661 г., где также идет речь о карельском выходце. Исследуя топонимику Белозерья, А. И. Попов обратил внимание на местное название «Ракольское»; он допускает возможность того, что «это название селения является отражением имени одного из карельских родов (Рокольцы), следы которого упоминаются многими актами XII–XV вв. в разных местах Новгородского Севера».
Свидетельства письменных источников подкрепляются данными этногеографии и отчасти диалектологии. В современном расселении некоторых групп карел вне пределов Карельской АССР позволительно видеть следы их былого движения через земли вепсов и оседания на них. К южной границе расселения современных олонецких карел-ливвиков примыкает группа деревень, имеющая общее название Кондуши. Их жители считают себя ливвиками, но диалект, на котором они говорят, не ливвиковский, а весьма схожий с диалектами верхневолжских карел и собственно карельскими диалектами северной Карелии. Карельские деревни имеются и вблизи района расселения современных южных вепсов. Наконец, в говорах весьёгонских карел языковеды усматривают отдельные черты, в частности в фонетике, сближающиеся с некоторыми явлениями, свойственными вепсскому языку; если припомнить, что в этих местах некогда обитали древние вепсы (Весь), а в современной топонимике имеется деревня с названием Чухарёво (ср.: чухари — вепсы), то возникает предположение, что указанные языковые соответствия представляют собою теперь уже едва различимые рудименты языка вепсов, ассимилированных карельскими переселенцами. В свете сказанного мысль Г. С. Масловой о том, что предположительно выделяемые ею элементы искусства Веси Егонской присутствуют в орнаментике верхневолжских карел, выглядит как вполне вероятная.
Количество карел, поселившихся на вепсских землях, вероятно, было невелико, иначе это обстоятельство нашло бы более отчетливое отражение в вепсском языке, чего лингвисты не наблюдают. Письменные источники тоже не дают оснований для противоположного вывода. Однако что касается значения переселения карел на вепсские и соседние территории для этнокультурной истории вепсов, а также для понимания самого хода этой истории то оно должно быть признано весьма существенным. Зная об этом факте, мы не только получаем возможность верно определить направление поисков соответствий в культуре вепсов и собственно карел (не говоря уже о культурных связях вепсов с ливвиками и людиками), но и найти приемлемое объяснение таким соответствиям.
Процесс русской колонизации Севера, «исход» Корелы на русские земли, значительные передвижки населения, вызванные событиями польско-литовской и шведской интервенций, антифеодальной борьбой народных масс, наконец, расколом православной церкви — все это привело к кардинальному изменению этнографической карты обширной области нашей страны. Этническое окружение вепсов изменилось самым заметным образом. Главные источники и направления культурных влияний на вепсов определились вполне отчетливо и надолго. Лишь в отдельных случаях удается установить и некоторые дополнительные вероятные факторы культурного воздействия на вепсов, связанные главным образом с раздачей вепсских земель в поместье выходцам из самых отдаленных окраин государства и даже иноземцам. Так, в начале второго десятилетия XVII в. на Белозерщине Московским правительством испомещаются новгородские помещики, казаки, черкасы и множество иноземцев: литва, немцы, «угрены», волошеняне.
В народной памяти все эти события отложились в виде широко распространившихся легенд о смешанном происхождении вепсов. В этих преданиях обычно повествуется об объединении в крупные деревни разноязычного и до тех пор жившего разрозненно населения под влиянием угрозы польско-литовского нападения. Здесь будто бы соединялись карелы, финны, эстонцы, русские, иногда упоминаются шведы и лопари, языки которых смешались, и образовался вепсский язык и вепсский народ. В наивной попытке объяснить в форме предания загадку собственного происхождения есть во всяком случае одна верная мысль: это — идея о сложности пути, пройденного вепсами в процессе их этнокультурной истории.
4
Вопрос о хозяйственных занятиях населения Севера в эпоху феодализма разработан историками, пожалуй, с наибольшей полнотой. Тем самым мы избавлены от необходимости повторного анализа всей массы источников и получаем возможность сосредоточить внимание лишь на некоторых сторонах проблемы, имеющих прямое отношение к истории вепсов.
Надо, впрочем, с самого начала учесть два немаловажных обстоятельства. Из них первое состоит в том, что характер значительной части используемых для решения данной задачи источников (акты, жития и проч.) в силу их разновременности, разнотипности и чрезвычайной неравномерности территориального распределения оказывается таков, что попытка их сравнительного изучения, направленная на выявление специфических особенностей развития хозяйства на одних только вепсских землях, не дает положительного результата. Однако возможно и даже вероятно, что дело здесь не только и не столько в плохой сравнимости названных категорий источников, а главным образом в том, что в хозяйственном отношении вепсы, по-водимому, в основном и существенном не выделялись среди окрестного русского и карельского населения. Знакомство с материалами писцовых книг — и здесь мы приближаемся к тому второму обстоятельству, на которое хотели обратить внимание, — приводит к убеждению, что и правительство, всегда умевшее, когда это было ему выгодно, дифференцировано подойти к осуществлению своих фискальных мероприятий, никак не выделяет вепсов из общей массы тяглого населения, облагая их различными повинностями наряду со всеми остальными. Из этого следует вывод, что тип хозяйства, который сложился у вепсов, был тот же самый, что и у их соседей.
Что земледелие в вепсских погостах Обонежья на протяжении всей эпохи феодализма являлось главнейшим занятием и основой экономики — этого уже не приходится доказывать: это установленный факт.[36] Но каково было это земледелие, его система, его характер — вот вопросы, по поводу которых мнения исследователей разошлись. Действительно, сообщения источников, на первый взгляд, кажутся противоречивыми и дают повод для различных толкований.
С одной стороны, жития «святых» рисуют яркие картины подсечного земледелия: «…и оттоле же преподобный Александр начал древа посекати и нивы пахати и сеяти…», — сообщает житие Александра Свирского. «Мужие, живущие близ Глубокого Лекшмозера…, пришедше на место то, идеже преподобный живяше, и начаша на горе той лес сещи, яко да створят себе нивы — насеяния обилию… и умыслпша тако: егда начнем. посеченные древеса жжещи, тогда и келлия его сгорит», — рассказывает житие Кирилла Челмогорского. Житие Александра Ошевенского также изображает картину такого земледелия, для которого необходимо было подготовить землю, «древа посекая, и хврастие собирая и огнем сжигая, и нивы творя, и землю углажая и умягчая, к сеянию готовяще».