Верь мне
Шрифт:
Перед глазами пелена. Резь. Жжение. Влага.
В голове – гребаный армагеддон. Яростная пульсация. И лютая боль.
В глотке – горечь и слизь. Тошнота непреодолимая. Критическое состояние удушья.
Из ноздрей на пике летит юшкой кровь. Не пытаясь ее остановить, съезжаю по стене на пол. Даю горячей и густой кровяхе свободно стекать, мечтая, на самом деле, ею захлебнуться.
Не было… Ничего, блядь, не было… Не было!!!
Это осознание размазывает меня до основания. Кажется, после него уже не выплыть. Да и нет такого желания!
Кроме
Но это я как раз себе позволить не могу.
– Сунул ему в пасть кляп и пристегнул к стулу, – оповещает Тоха, присаживаясь рядом со мной на корты. Вставляя в рот спичку, жует ее зубами. – Пусть посидит.
Я утираю футболкой кровь и стреляю у него сигарету.
Подкуриваем вместе. Первая тяга, вторая… Сердцебиение идет на спад.
– Что делать думаешь? – спрашивает Шатохин, поймав момент, когда меня накрывает апатия.
– Женюсь, – выталкиваю без каких-либо эмоций.
– Пф-ф… Уже вижу, как Сонька тебе на твое блядское предложение в рожу плюнет!
– Не на ней, – блекло отбиваю я.
Внутри же все переворачивается, летит кубарем и стискивается в огненный камень.
– Сука… А на ком тогда? – изумляется Тоха.
– На Владе.
– На хуя?! Вконец ебанулся?! Жора, мать твою! Вместо того, чтобы порвать теперь… Где, сука, твоя логика?!
– Если я с ней порву, через пять часов буду в Киеве. А так нельзя. Мне нужно себя связать.
– Почему нельзя? Что ты городишь? Ну, Сонька, конечно, попинает тебя, как говно! Ты полюбэ заслужил, не отрицаешь же... Но со временем, я уверен, заработаешь и прощение.
– Да блядь… Нельзя, чтобы она меня прощала!
– Чё ты зарядил? Нельзя, нельзя…
Глубокий вдох. Шумный выдох. Сигарета – пальцами в крошево.
Новый судорожный вдох… И признание, которого не слышал никто, кроме мозгоеба, к которому я третий месяц хожу.
– Я ее ударил.
– Что?!
– Что слышал! Когда я увидел Соню голой в квартире Христова, я, блядь, зарядил ей пощечину, понимаешь?! – проорав это, вскакиваю на ноги.
Ошарашенный Тоха подрывается следом. Смотрит на меня как на ублюдка. Да я им и являюсь. Несомненно. Не отрицаю. Обиды не ощущаю. Только выжигающие нутро боль и стыд.
– Я хренею… Блядь… – выплевывает Шатохин агрессивно и вместе с тем все еще растерянно. – Ты конченый, ясно?!
– Думаешь, я этого еще не знаю?! – выдаю звериным ревом. – Потому никаких долбаных иллюзий и не строю! Не должна Соня меня прощать! Не должна! Сейчас… Тем более!!!
– Безусловно. Сейчас согласен.
Я отворачиваюсь. Иду в ванную. Скидываю окровавленную футболку. Не заостряя внимания на своем отражении, умываюсь. И нащупав состояние какого-то извращенного хладнокровия, направляюсь к Христову.
Нахожу в шкафчике бутылку водки, вскрываю ее, выдергиваю из Еблантия кляп и, запрокинув ему голову,
Никаких эмоций его мучения у меня не вызывают. Все то время, пока длится экзекуция, я думаю лишь о том, что должен наказать каждую причастную к той катастрофе тварь.
Тоха в процесс не вмешивается. Видит, что я контролирую себя и легко сдохнуть Христову не позволю. Перед новой порцией водки даю ему проблеваться и даже отдышаться.
А потом… Обессиленный шут раскалывается, и я узнаю, что режиссером-постановщиком того ебаного спектакля была моя мать.
Моя родная, блядь, мать.
8
Забери. Мне больше не нужно.
Три недели спустя
Когда-то я мечтала быть постоянным участником помпезных светских мероприятий. Сейчас же все мое естество лишь на звуки специфического музыкального сопровождения оживает нервной дрожью. После всех печальных событий прошлого, мелодичный джаз вызывает у меня тревожные ассоциации.
С трудом, но сохраняю естественный ритм дыхания. А вот сердце… Заходится в панике. Разобрать не могу, чем обусловлена эта реакция.
Страхом?
Или все же предвкушением новой встречи?
– Сложно понять, что происходит… – проговаривает Тимофей Илларионович, пока мы с ним продвигаемся по залу. – Однако совершенно точно, что-то происходит.
Встретился ли Саша с Лаврентием? Узнал ли правду? Поверил ли ему?
Ни на один вопрос ответа получить не удалось.
То ли Георгиевы хитрее Полторацкого и его команды… То ли поездка в Болгарию никак не связана с Христовым…
Суть в том, что местоположение последнего генеральной прокуратурой так и не было определенно. Мы до сих пор не знаем, жив ли тот! Тимофей Илларионович получил странный отчет, будто бы в Варне Саша занимался экстремальными видами спорта.
Сто девять прыжков с парашютом за неделю. Что это? Зачем? Он будто бы в прямом смысле играл со смертью.
Я когда эту информацию получила, внутри все загорелось, словно судорожным рывком не обычный воздух вдохнула, а настоящее пламя. Оно выжгло все: обиду, боль, злость. Остался лишь страх… За Георгиева! И проклятая нерастраченная любовь.
Набрала его номер. Сердце едва не разорвалось, пока дождалась холодное:
– Привет.
Заплакала. Ничего сказать не смогла.
– Соня… – выдохнул Саша.
И снова тишина, которую нечем заполнить.
Жив, убедилась лично. Отключилась. Он не перезванивал.
Тянулся день за днем, неделя за неделей… Георгиев не давал о себе знать. Как изначально и договаривались, не писал и не звонил. Зря только переживала, будто он что-то выяснит и примчится за объяснениями.
Облегчение… Разочарование… Злость… Я снова не знала, каким чувствам отдаться. Но удивление все же было самым глубоким и сильным.