Верь мне
Шрифт:
В конце концов, во всех этих ощущениях, какими бы забытыми и неповторимыми они не казались, нет ничего нового. Все это я уже не единожды проживал.
Однако в реальность происходящего я не верю до последнего. Уповаю на сон, бред, галлюцинации… Что угодно, но Сони тут быть не должно!
Это попросту невозможно. Это ведь вразрез с жизнью.
И все же она здесь. Под руку с ебаным папиком. Останавливается в жалких метрах от меня.
Движения закончены. Накал достигает предела.
Стоп. Пауза. Не дышать.
Готовлюсь к фатальной коллизии, хоть и знаю лучше всех, что против чувств, которые Соня Богданова принесла с собой, не существует защиты.
Рывок. Она поднимает взгляд. И мы сталкиваемся.
Шоковая терапия. Безжалостное убийство. И сразу же мощная откачка. Электричество пробивает мое тело молниями.
Сто тысяч ампер. Чистоганом.
Ненависть. Страсть. Ярость. Безумие. Фобия.
Да, любовь – это гребаный вызов. Агрессивная и жестокая провокация, на которую познавшие ее фанатики пойдут, несмотря на все риски. Ибо сейчас мы уже переходим к той стадии, где теряется первоначальное чувство страха. Все эти жалкие монстры сбежали на хрен. Мы прошли и испытали так много, что больнее уже просто не может быть.
Или все-таки может?
Срываю с Сони взгляд, как пластырь. Резко и так же безжалостно. Смотрю на мужика, с которым она теперь, судя по всему, трахается, и невольно вспоминаю то время, когда она еще была только моей. От муки и гнева трещат уже не только вены, ощущаю, как все капилляры лопаются. У меня внутри, мать вашу, ебаное кровоизлияние.
Музыка набирает обороты, словно диджей вместе со мной тронулся. Иначе я не знаю, как оправдать надрывную оперную композицию, которая будто бы призвана подготовить всю эту мразотную толпу к массовому расстрелу.
Быстрей бы.
– Тимофей Илларионович, – выходит из ступора, как ни странно, первым отец. – Добро пожаловать, – протягивает Полторацкому ладонь для рукопожатия.
Протрезвел, очевидно, за тот долбаный миг, пока нас сек огненными лучами метеоритный дождь. У мамы же по-прежнему нет слов. Если бы я мог свободно дышать, я бы, возможно, даже заржал. Когда мы были с Соней вместе, она ненавидела и презирала ее. И вот он – хуев бумеранг. Богданова под покровительством человека, от которого, так или иначе, зависит жизнь нашей проклятой семьи. Фееричная оплеуха.
Не только моим предкам.
Я давно не имею на нее прав. Я проработал свои нездоровые собственнические чувства у толкового специалиста. Я со многим разобрался и большую часть шлака успешно отпустил.
Но…
Это не мешает мне так же люто ревновать Соню и желать разорвать на куски Полторацкого только за то, что он посмел рядом с ней стоять.
Об остальном даже думать не хочу. Не могу!
В моем одержимом сознании она остается моей. Исключительно.
– Соня? – сатанинская улыбка отца усердно полирует Богданову. – Я верно помню?
– Да, все верно, – подтверждает та, отражая папашкин оскал ледяной улыбкой. – Как ваши дела?
У меня по телу прокатывается дрожь.
И от звуков ее все еще топового для меня голоса. И от того хладнокровия, которое она, чертово Солнышко, приобрела. Сокрушающее волнение идет в несколько этапов. Выдерживаю незаметно только потому, что у меня, мать вашу, колоссальный опыт в таких вещах. Никто никогда не узнает, что пока я мрачно раздавливаю этих двоих взглядом, внизу моего живота копошатся ебучие мотыльки.
Дышу тяжелее, чем обычно. Свирепо сжимаю кулаки. На этом все.
– Благодарю, все в норме, – заверяет отец. – А как вы?
– У меня все прекрасно.
Шумный решительный вдох рядом – мать приходит в себя. Краем глаза замечаю, как выдавливает из себя улыбку.
– Надо же… Сонечка… Какая неожиданная встреча, – прижимая ладонь к груди, нервно перебирает бусы.
– Ну, говорят же, земля круглая, – подбивает Богданова так же холодно. – С днем рождения, Людмила Владимировна!
– Да. Определенно, – соглашается мама с внушительной паузой между этими двумя словами. – Спасибо!
Я прикрываю на мгновение глаза. Совершаю глубокий вдох. Медленно выдыхая, поднимаю веки.
В двух мирах одновременно находиться невозможно, но факт остается фактом… Я в раю. И в аду. Первый, несмотря на все раны и страдания, побеждает, когда я смотрю на Соню. Второй – когда направляю взгляд на Полторацкого.
– Я очень рада быть в этот день здесь. В моем родном городе. На вашем празднике.
Знаю, как звучит радость в ее исполнении. И это точно не то. Она откровенно издевается.
– Хм, – выдает мама приглушенно. – Ну, как я погляжу, вы в Киеве, в чем я никогда и не сомневалась, хорошо устроились. Поздравляю, – не удерживается от злоебучей шпильки.
– Спасибо. Приятно, что мысли обо мне какое-то время занимали вашу жизнь, – не уступает ей Соня. – Уверена, сейчас этот процесс может возобновиться. Я приехала в город на неделю.
Мою грудную клетку сотрясают громоподобные удары сердца. Только сейчас осознаю, что оно на месте, и оно, блядь, работает на износ. Лицо загорается. Этот пожар, определенно, видно визуально. Сжимаю челюсти и принимаю Сонин требовательный взгляд. Она излучает уничтожающее обвинение.
После всего?
Мое гнилое нутро раздирает очередной припадок жгучей ярости. Загубленную демонами душу невозможно исцелить. А вот взбодрить ненавистью – вполне.
– Добро пожаловать в преисподнюю, родная, – приветствую мрачно, наплевав на окружающих нас людей. – Скучал.
А потом разворачиваюсь и иду на террасу.
У мраморных перил замирает мое тело. Внутри же… Бомбит все так же нещадно. Пробудилось зверье. Не утихнет теперь эта война. И пора бы уже признать, что новое сражение по всем ощущениям сильнее и ярче предыдущего.