Верь только мне

Тори Мэй

—Не докажешь! — выдергивает огрызки у меня из рук. —Вилли — мой ребенок! И точка!

—Вы его в пожизненное рабство получить хотите?

—Теперь все будет иначе. Вилли — свободен! Не хочет заниматься семейным делом — его выбор. Хочет улететь — пусть летит. Остальное неважно.

Смотрю в его жесткое лицо, и до сих пор не нахожу ничего общего с сыном. Разве что скопированные повадки и тяжелый взгляд, который Вилли умеет включать.

—Он имеет право знать правду.

—Правда — это не панацея. Ее как лекарство принимают

только по необходимости. Вильгельм — мой сын!

Зачем ему теперь, точно зная, что Вилли — не его биологический сын, трястись в страхе от того, что я расскажу ему обратное?

—Зачем Вы это творите? — не выдерживаю.

Альбер прокашливается и выдает сдавленно: —Пусть лучше Вильгельм продолжает меня ненавидеть, чем мы оскверним память его матери, которую он так любит. Сегодня я сообщил ему, что по результату теста он мой сын, потому что… Потому что так и есть.

Если он повторит это в четвертый раз, я сама начну верить.

Вот, значит, как! Благородный порыв отбелить почившую жену. Он решил переписать сценарий жизни? Так перепугался после взрыва, что переосмыслил смысл бытия?

—Вилли Вас не ненавидит, он из кожи вон всю жизнь лез, чтобы заслужить хоть капельку Вашей любви. Я уже не говорю о признании и хоть намеке на уважение!

—Не тебе меня учить, соплячка еще. Ты не знаешь, что это такое, когда жена, которую ты, сука, любил, изменяет тебе и приносит под сердцем чужого ребенка, хладнокровно выдавая за твоего, — его глаза наоплняются влагой.

—Пойду-ка я, Альберт Карлович, — пытаюсь улизнуть, но он хватает меня за локоть.

—Чего ты еще хочешь? Мы уже решили твои вопросы с адвокатом. Квартиру? Новую работу? Машину? Что? — начинает торговаться со мной.

—Прощения попросите у Вила! Извиняйтесь за то, что ребенка СВОЕГО терроризировали и жизни ему не давали. На коленях, желательно! — меня трясет, но я буду не я, если не скажу.

—Без тебя разберемся, — шипит мне в лицо.

—Вот и славно! А большего от Вас мне и не нужно, — отдергиваю руку и шагаю прочь из этого двора.

Глава 44. Вильгельм

Просыпаюсь в неизвестный по счету день. Я потерял связь с тем, кокае время суток за окном и какое число на календаре. Знаю только, что сегодня меня обещали перестать пичкать препаратами как быка.

В обрывках моментов, когда я просыпался происходили какие-то невероятные события.

Раскаивающийся отец, который обещал мне полную свободу и говорил, что готов помочь с билетами в Германию, если решусь переехать.

Причитающая теть Миля, которой очень не понравилось то, что я отказался переезжать.

Мой учитель Ахмад, который приезжал поддержать меня, и, поглаживая бороду рассказывал что-то про выбор души и про выбор двух сердец. Я попросил его оставить мне газету, которой он обмахивался, чтобы почитать, что же пишут о случившемся тем вечером. Однако, я до сих пор не осилил такое простое действие.

Еще

были Максимиллиан с Аней, пересказывающие подробности начавшегося судебного процесса, на котором Лисицын бесоебил так, что заседание прикрыли раньше нужного.

Различить бы теперь, где из всего этого реальность, а где медикаментозный сон, потому что мне кажется, что я совсем не видел мою Виолетту. Или видел, но не помню. Это пугает.

Помню только, что мы лежали рядом, как она плакала и гладила меня. А потом она мне больше не снилась или не приходила.

Нутро подрывает.

Нащупываю телефон, который мне вчера привез и втихаря сунул Макс. Медперсонал настаивает, что мне нужно еще поберечь голову и не смотреть в экран, не разрешая пользоваться мобильником, но клал я на эти меры.

Мой организм приходит в норму, но отчего-то становится тяжело дышать. Легкие будто на крюки насаживает. Набираю Виолетте, наверное, в сотый раз со вчерашнего вечера, но в ответ получаю только бесконечные гудки.

Открываю месенджер и печатаю одной рукой: «Я скучаю, Олененок! Как ты?»

Почему она не отвечает? Наверное, едет ко мне. Или занята. Да! Следует успокоиться.

Опускаю руку и чувствую, как начинаю проваливаться с сон. Как же задолбало! С психом выдергиваю все торчащие из меня иголки, хватит меня усыплять, блять!

—Так-так, кто тут буянит? — как из табакерки из дверей выпрыгивает мой лысый врач.

—Нормально все уже, — пытаюсь привстать на кровати. —Давайте свой осмотр, и будем прощаться.

—Какой шустрый. Может, у тебя супер-силы после сотрясения открылись? — врач-стендапер спокойно подходит ко мне негодоющему и прикладывает холодный фонедескоп к спине. —Вдохни медленно. Выдыхай! Ага. Еще разок!

Пыхчу как еж. Хочу поскорее свалить. Сеголня должен приехать Максимиллиан, и я планирую уехать с ним отсюда.

Пиликает уведомление и я хватаю телефон в надежде, что это Виолетта.

Макс: «Буду вечером, Вил, папе хуже стало».

Фак! Петр до сих пор лежит без операции. Вряд ли со всеми заварушками и показаниями у Шелеста было время заняться поиском денег. Петр числится в очереди на бесплатную операцию, но это все равно что ждать, когда рак на горе свистнет. С сердцем каждый день может стать последним.

Всю первую половину дня док изучает меня как подопытного кролика: я раз восемь сдаю кровь, ссу в двадцать баночек, в меня вставляют градусники и бесконечно измеряют давление.

Лысый сказал, что посовещается с коллегами и примет решение, можно ли меня, тщедушного, отправить домой под роспись о том, что я буду находиться под присмотром. Сказал, лично сообщит отцу о необходимости выездной медсестры.

Топчусь по палате, опираясь обо все, что попадается под руки, чтобы с непривычки удержать равновесие, я едва вставал на ноги за время госпитализации. Пытаюсь сделать какую-никакую разминку, но тело пока плохо слушается.