Верь только мне

Тори Мэй

—Да пошло оно все на хуй! — выпаливаю ему до боли в боку. —Я затрахался постоянно доказывать ей что-то.

Шелест мрачнеет.

—Она не доверяет мне априори. Для нее я причина всех бед. Я и склады сжигаю и преподавателей калечу, и чувства мои пошли нахуй, — продолжаю отплевываться.

—Давай, бро, не дури. Пару дней она успокоится, потом приедешь и поговорите без эмоций.

—Пффф! Нет, спасибо, — на моей физиономии проскальзывает защитная усмешка.

Внутри пышным черным цветом

прорастает ненависть. Густая, смолянистая, заполняющая все трещины, которые Виолетта расхуячила.

—Поехали, напьемся? — внезапно предлагаю.

—Стопэ, ярый! Никаких напьемся, твои переломанные ребра блевач не выдержат. Рано паниковать, давай завтра? Вот видишь, она передумает.

—Ей просто похуй на меня, — констатирую типа безразлично.

Закусываю верхнюю губу, запихивая свои сранные чувства поглубже.

—Не похуй ей! Может, у нее шок или стресс, этот, как его? Посттравматический! — Макс отъезжает от злосчастного кафе.

—Ее проблемы, — выдаю максимально безразлично. —Меня это больше ебать не должно. Свой выбор она сделала. Ненавижу, блять!

Кудрявый только тяжело вздыхает.

Когда мы добираемся до моего дома, Макс помогает мне занести сумки и, коротко поздоровавшись с домоуправителем Федором, смотрит на меня обеспокоенно.

—Ты давай проспись, глупостей не делай. Разберусь с утра с папиной операцией и приеду, поговорим, — хлопает меня по спине.

—Да, брат, давай, — сохраняю невозмутимый вид. —Никаких глупостей.

—Вил, — Макс слишком хорошо меня знает, чтобы вот так поверить, —Я серьезно.

—Я тоже.

—Федор, Вы за этим молодым человеком проследите, пожалуйста! Чтобы шел в постель и выписанные таблетки по расписанию выпил, — кивает на пол, —Они в коричневой сумке.

—Иди уже, мамочка! — выпроваживаю друга.

Дверь захлопывается, и я опускаюсь на пуф в прихожей, не в силах даже обувь снять.

—Подогреть Вам ужин, Вильгельм Альбертович? — сквозь толщу мыслей слышу Федора.

—Да, Федь, и собери мне чемодан.

Глава 47. Вильгельм

Мне похер! Похер! Мне похер!

Блять, мне не похер.

Внутренности выкручивает, я в который раз бесхребетно пытаюсь дозвониться Виолетте, засунув в задницу свою гордость и безразличие, на которые я тщетно себя программировал.

Прошло уже три дня после нашего разговора с Виолеттой, точнее пятьдесят семь часов и двадцать минут.

Мне хотелось бы навсегда их забыть. Готов как псина подзаборная ползать у ее ног и молить дать нашим отношениям шанс. В ответ я получал только гудки.

Как я и просил когда-то, она меня не блокирует, а просто оставляет без ответа.

Строчу ей километровые полотна текста, взывая к чувствам. Я блять знаю,

что они были! Знаю точно. Мне ее взгляда хватало. Трепета ее хватало, чтобы быть в этом уверенным. А теперь тупо игнорит.

Места себе не нахожу.

Петра, отца Макса, сегодня наконец оперируют, так что Шелест ночевать в клинике будет, а я взял батин мерс и приезжал постоять к воротам Виолеткиного дома.

Как я понял, она поспешно съехала. Насколько же надо не хотеть меня видеть, что попросту сбежать из города.

Приступы ненависти чередуются с приступами почти детского отчаяния, от чего я становлюсь еще более отвратителен сам себе.

Но пусть этот позор унижения будет со мной, напоминая, каким жалким я могу быть, чтобы больше не ввязываться в эту хрень с уебищным названием любовь.

Довожу себя до состояния, когда организм включает мою главную защитную систему — похуизм.

Живых эмоций во мне почти не осталось, только выжженное нутро. Жесткая перезагрузка, перепрошивка всех программ.

Так что с уверенностью я делаю то же самое, что и Виолетта. Сбегаю. Я ведь всегда мечтал об этом.

—Если передумаешь…, — говорит отец, когда мы подписываем заключительные доверенности у нотариуса, передаю свои права, —Ты всегда можешь вернуться.

—Не передумаю.

—И если нужны деньги….

—Не нужны, — отрезаю.

Я отказался от любой его «помощи» в свой адрес. Не хочу быть должным. Накопленное бабло я с легкой руки отдал Максу, и ни о чем не жалею. На билет в один конец мне хватило, а дальше буду разбираться по ходу пьесы.

Мои вклады приносят небольшие дивиденды, на таблетки от мигрени хватит.

Отец только кивает. Со мной он больше не спорит, не угрожает и вообще всячески ищет контакта, который мне теперь не усрался.

Полагаю, что Альберта Карловича мучает совесть от того, что он наконец-то убедился, что всю жизнь зря мочил свою кровиночку. А еще он слишком впечатлился произошедшим на балу. Говорит, думал, что потерял меня.

Отец не молодеет, и я скорее поверю в то, что у него ранняя деменция, чем в его внезапную любовь. Только мне здесь ловить не-че-го.

Возглавлять мусорную империю я так и не загорелся. Чувствами к сожалеющему отцу не воспылал. Слишком много пережито.

Бате завтра вожжа под хвост попадет, и он снова начнет грозиться отправить меня в армию или сразу на каторгу.

Новости о моем отъезде отец, естественно, не удивился, только надрывно вздохнул. Зато тетя Миля была вне себя от счастья. Буквально ликовала, будто это ее личная победа. А на самом это мое личное поражение.

—Зарегистрировала нас на рейс. Нико очень рад, что дядя Вильгельм прилетит, — сообщает неестественно радостным тоном.