Вера в горниле Сомнений. Православие и русская литература в XVII-XX вв.
Шрифт:
А то, что в эти годы Толстой начал со всё большим недоверием относиться к христианству, свидетельствует его известный автокомментарий к рассказу "Три смерти" (1859), в котором отображена смерть трёх творений природы: некоей барыни, простого мужика и дерева. В письме к А.А. Толстой от 1 мая 18 58 года он разъясняет: "Напрасно вы смотрите на неё (на рассказ "Три смерти", который автор называет штукой, — М.Д.) с христианской точки зрения. Моя мысль была: три существа умерли — барыня, мужик и дерево. Барыня жалка и гадка, потому что лгала всю жизнь и лжёт перед смертью. Христианство, как она его понимает, не решает для неё вопроса жизни и смерти. Зачем умирать, когда хочется жить? В обещания будущие христианства она верит воображением и умом, а
Не из такого ли видения мира и родилась в будущем толстовская проповедь опрощения, отвержения недолжных условностей и фальшей цивилизации?
Христианство, кажется, приравнивается автором к прочим, дурно искажающим природу человека влияниям. Правда, он оговаривается, что у барыни христианство ложное, но всё же противополагает этому ложному не истинное, но "религию природы", и оговаривает: смерть мужика спокойна именно потому, что он не христианин. Мир природы, мир животного, есть для Толстого мир счастья, красоты (земной, чувственной) и гармонии, — тут весь набор эвдемонизма руссоистского толка. Показательно: автор не различает как бы, намеренно не различает, человека и дерево (как не различает детей человека и баранов), перечисляет их через запятую как равнозначные, как однородные сущности, именно творения природы, в жизненном процессе либо удаляющиеся от этой своей праматери и тем испорченные, либо сохранившие с нею гармоническую связь, как описанное дерево (оно умирает красиво), поскольку оно-то никаким влияниям подвергнуто быть не может.
Правда, от христианства Толстой пока не отрекается, но каким-то причудливым образом пытается соединить его в душе своей с иной «верой». В том же письме он признаётся: "Во мне есть, и в сильной степени, християнское чувство; но и это (религия природы. — М.Д.) есть, и это мне дорого очень. Это чувство правды и красоты, а то чувство личное, любви, спокойствия. Как это соединяется, не знаю и не могу растолковать; но сидят кошка с собакой в одном чулане, — это положительно". Признание поразительное. Прежде всего, правду и красоту он от христианства отлучает — и для Толстого в том есть своя логика: правда и красота, следовательно, для него только в гармонии с натуральными началами. Толстой сознаёт непримиримость двух своих «религий» (кошки с собакой) и тем бессознательно предрекает их неизбежный конфликт. И победу чего-то одного: несколько неопределённый пантеизм и христианство — несовместны.
В рассказе "Три смерти" заключён своего рода код к пониманию творчества Толстого. Всё бытие мира он рассматривает всегда как бы на трёх уровнях: на уровне природы (дерево), народа (мужик) и цивилизации (барыня). В каждое событие, в каждого человека он вглядывается пристально и пытливо: к какому уровню бытия принадлежит это событие или этот человек и какую в связи с этим долю правды заключает в себе? И всегда природа становится эталоном истинного восприятия бытия (небо Аустерлица), мужик всегда природным нутром ощущает правду (Каратаев, Фоканыч), принадлежность же к цивилизации всегда уродует душу человека (Наполеон, Элен Безухова, Вронский).
Стихия природной гармонии нашла наиболее полное отображение в шедевре раннего Толстого — в повести «Казаки» (1863). В «Казаках» Толстой — окончательно сложившийся мастер, равный ведущим реалистам того периода развития отечественной словесности.
Героем своим он избирает человека, относящегося к давно сложившемуся в нашей литературе типу "лишнего человека". Толстовский Оленин — из тех, о ком говорят, что он "ещё не нашёл себя". Поиск же себя он пытается осуществить в бытии, наиболее близком, по его выводу, к естественной жизни, где-то на грани между цивилизацией и натуральной стихией. В стремлении своём к натуре и натуральной основе бытия, Оленин мечтает опроститься, жить жизнью простого казака, жениться на казачке красавице Марьяне, олицетворяющей для него природную гармонию.
Примером близости человека к природе становится для Оленина старый казак дядя Ерошка. Ерошка вовсе не образец добродетели: "Не одно убийство и чеченцев и русских было у него на душе. Он и в горы ходил, и у русских воровал, и в остроге два раза сидел". Нравственность Ерошки весьма отлична от христианской морали, она именно натуральна. Так, он легко вызывается доставить Оленину «красавицу» и отвергает возражение не утратившего понятие о религиозном запрете молодого человека как противное естественному порядку вещей. Ерошка «подсматривает» законы естественной жизни и переносит их на жизнь человека.
И это то, к чему всё более тяготеет Оленин, ощущая себя порой именно частью, неразрывной частью натуральной жизни. Тяготение же к натуральному существованию есть подсознательное стремление к снятию с себя всякой ответственности и всякой вины за свой грех — не что иное. Причина проста, банальна. И не в том ли подоснова всего руссоизма: сбыть собственную греховность, извергнуть её куда-то вовне? Переложить вину на кого-то или что-то…
Не следует упускать вниманием, что повесть Толстого появилась в 1863 году: ещё не отшумели споры вокруг "Отцов и детей", и Чернышевский бросает в котёл общественных страстей свой роман "Что делать?", начиная перепахивать склонные к соблазну натуры. Общество и без того возбуждено совершаемыми переменами. И в это самое время Оленин вдали от всего суетного хаоса мечтает о слиянии с первозданной стихией? Упрёки Толстому раздавались несомненные: за намеренный уход от важнейших вопросов современности, за едва ли не пренебрежение ими.
Ушёл от проблем? Нет. Именно насущнейших проблем человеческого бытия и коснулся писатель в своём создании. Ведь истинно важные вопросы — не в той суетности, какою тешили себя шумливые прогрессисты. То пришло и в своё время ушло. Но вечным остался вопрос о смысле жизни и о счастье в этой жизни. Толстой не ушёл от проблем бытия, он самые острые из них обнаружил и отразил. Вполне закономерно, что они не вполне совпадали с общественной злобой дня.
2
"Война и мир" (1863–1869) — не просто литературное создание, грандиозная эпопея, величайший шедевр. Это целостная система мироосмысления, выраженная в особой, эстетической форме. Это и своего рода космология (мирословие как переложил это понятие Даль).
Толстой обнаруживает в себе панорамное зрение. В поле его внимания включается временная и пространственная необозримость. Он одинаково зорко узнаёт всё, происходящее и на поле великого сражения, и в душе юной девушки на её первом балу. Он одновременно видит и полководца на военном совете, и пленного солдата в тесном и охраняемом сарае; он раскрывает сложный мир переживаний расстающегося с жизнью человека и азартную страсть охотника, сосредоточившего в какой-то миг весь смысл своего существования на удачной травле матёрого волка… Он проникает в необозримый внутренний мир человека, подмечая там всё, вплоть до мимолётных обрывков случайных впечатлений, звуковых и зрительных образов, причудливо преображающихся в непосредственном их переживании, и сплетая это в диковинный узор мыслей и чувств. Он мучительно пытается проникнуть в законы, движущие человеческую историю, и теряется перед их непостижимостью, и вновь ищет их отражение в деятельности отдельных людей и в народном бытии.
Толстому важно отыскать именно сущностные законы, управляющие миром, дойти до корня вещей, а не просто проследить судьбы нескольких персонажей своего повествования. Эти судьбы, как и все действия человеческие, ценны для него не сами по себе, но как выявление того, что направляет переход мира (и миров) из одного состояния в другое, вечно совершаемое перетекание бытия из одной неустойчивой формы в другую, столь же изменчивую и трудноопределимую. Мир народа и мир человека для писателя подобны потоку, который невозможно удержать, невозможно и отразить сознанием в некоем застывшем неизменном виде, ибо не только эти миры, но и сознание само неуловимо изменчиво, и постоянно лишь в изменчивости этой.