Вера в горниле Сомнений. Православие и русская литература в XVII-XX вв.
Шрифт:
Тут если и обожение, то в толстовском понимании, слишком разнящемся с православным.
Драматургия великого писателя несёт в себе все особенности толстовского творчества, сцеплена со всеми его сильными и слабыми сторонами.
Многие художественные произведения Толстого последнего периода насыщены публицистикой. Писатель страстно проповедует и ощущает потребность прямого обращения, вне образного языка, к своим читателям. Но и того недостаточно: творческий темперамент побуждает к непосредственному диалогу с мipoм поверх всех условностей художественной формы.
"Его проповедь, — верно сказал о. Василий Зеньковский, — потрясала весь мир, влекла к себе, — конечно, не в силу самих идей (которые редко кем разделялись),
Публицистические сочинения Толстого сосредоточивают в себе силу и слабость его проповедничества, его стремления глаголом жечь сердца людей, обличать, не смущаясь ничем, все пороки земного царства, зорко высмотренные им до самых потаённых глубин. Жесткий отчуждённый способ видения жизни проявляется и в толстовской публицистике в своей полноте.
"Сила Толстого, — утверждал о. Георгий Флоровский, — в его обличительной откровенности, в его моральной тревоге. У него услышали призыв к покаянию, точно некий набат совести. Но в этой же именно точке всего острее чувствуется и вся его ограниченность и немочь. Толстой не умеет объяснить происхождение этой жизненной нечистоты и неправды. Он точно не замечает всей радикальности эмпирического зла. И наивно пытается свести всё к одному непониманию или безрассудству, всё объяснить «глупостью» или «обманом», или «злонамеренностию» и "сознательной ложью". Всё это характерные чёрточки просвещения. Толстой знает о скверне в человеке и говорит о ней с брезгливостью и гнушением… Но чувства греха у него не было. И стыд ещё не есть раскаяние… "
Толстой не хочет знать первопричины зла — первородного греха. Оттого его обличения жестоко эмоциональны, но бездуховны. Отсутствие же чувства греха, о котором говорит о. Георгий Флоровский, есть следствие отвержения личности и вообще особого положения человека в мipe, в Замысле о мipe. Да и каком Замысле может идти речь, когда отрицается Бог-Творец и Вседержитель? Итак, по-прежнему у Толстого всё жёстко взаимосвязано. Поэтому ему остаётся лишь бессильно критиковать сложившиеся порядки. Бессильно, ибо недостаёт силы проникнуть в духовную суть вещей.
Толстой и себя не щадит, вызнавая в себе гордость добродетели, которая долго препятствовала осознанию важнейшей для него истины: корень несчастий людей не в социально-имущественном положении человека. Это важно понять, поскольку Толстому ещё и теперь усвояют исключительно социальную критику существовавших порядков, тогда как он есть обличитель религиозно-нравственный.
С основной мыслью Толстого, пока она проявляется в обобщённом виде, можно согласиться. Он приходит к выводу о необходимости внутреннего переустройства человека для одоления зла, а не внешних перемен, бесполезных при недолжном душевном настрое человека. Толстой оценивает всё бытие по критериям вечного и доказывает давно известное: мир во зле лежит. Сказать так, быть может, и нелишне, но — что есть зло? Для человека, желающего лишь наслаждаться, не обращая внимания на беды и страдания ближнего, злом будет всё, что мешает наслаждению, в том числе и нравственные обличения Толстого. Кто прав: Толстой или этот гедонист? Если Христос не воскрес, правы оба, и оба — неправы.
Поэтому, не имея твёрдой опоры на камне истинной веры, Толстой постепенно переходит в своих рассуждениях с внутреннего на внешнее, на обстоятельства существования, переходит всё более к убеждённости в преимущественной важности этих условий жизни (а неизжитый руссоизм тому способствует). Он начинает отвергать все институты общественного устроения бытия в земном мipe, в царстве кесаря, усматривая в них несоответствие нравственным заповедям. И наоборот: к духовному, к Церкви, к мистическому телу Христову, он применяет законы, приложимые лишь к земным сущностям. Всё смешалось… Толстой критикует земное за несоблюдение небесных установлений и обличает вечность за неподчинение законам времени. Там, где Христос мыслится не воскресшим, подобное только и возможно.
Где выход? Служить Богу. "Весь смысл жизни вижу только в исполнении воли Бога", — пишет Толстой в своём ответе Синоду на отлучение. Но как узнать волю Бога? "Чтобы узнать волю Отца, надо узнать истинную, основную свою волю. Она, сыновняя воля, всегда совпадает с отцовской".
Тут можно запутаться ещё больше: каждый за истинную свою волю, если нет чётких ориентиров, может принять всё что угодно. И под влиянием искреннего убеждения, что творит волю Божию, человек может дойти до самого чудовищного. К тому же "истинную волю" может нашёптывать лукавый враг, и непременно начнёт.
Тупики, тупики…
Запутавшись в логических противоречиях (быть может, того ясно и не сознавая), Толстой всё сводит к одному: он отвечает не на вопрос "что делать?", а на вопрос "чего не следует делать?". Об этом — все важнейшие публицистические сочинения писателя ("Стыдно", "Рабство нашего времени", "Не убий", "Не могу молчать" и др.).
Однако и в самой попытке такого ответа Толстой заводит следующих за ним в новый тупик. Протоиерей Иоанн Восторгов (новомученик Российский) сумел разглядеть это сразу: "Он "не может молчать" при виде казни преступников-революционеров и укоряет правителей за то, что они не следуют учению его, Толстого, хотя они открыто не признают его учителем; но он молчит, когда революционеры и убийцы — все, почитающие его своим учителем, казнят самовольно сотни и тысячи невинных людей и заливают кровью лицо земли Русской". Полезно вспомнить, что от рук террористов (а Толстой им тайно и бессознательно сочувствовал как борцам с государством) погибло значительно больше жертв, чем было казнено самих преступников.
Окончательная «положительная» программа Толстого неучастие во зле. Такой ответ можно было бы счесть и справедливым, если бы знать, что то, что человек считает дурным делом, и впрямь таково. Но если Христос не воскрес, то нет и подлинных критериев добра и зла. Толстой ведь называл злом многое из того, что православный человек признаёт для себя как благо. Например, воцерковлённую жизнь.
Трагедия Толстого в том, что он отвергал критерии, при которых только и можно было созидать, тогда как самому ему оставалось лишь разрушать — ничто иное. Но к чему привела проповедь жить вне Церкви, вне государства, вне родины? Бердяев сказал о том ясно и справедливо:
"Мировая война проиграна Россией потому, что в ней возобладала толстовская моральная оценка войны. Русский народ в грозный час мировой борьбы обессилили, кроме предательств и животного эгоизма, толстовские моральные оценки. Толстовская мораль обезоружила Россию и отдала её в руки врага… Толстовская мораль расслабила русский народ, лишила его мужества в суровой исторической борьбе, но оставила непреображённой животную природу человека с её самыми элементарными инстинктами. Она убила в русской природе инстинкт силы и славы, но оставила инстинкт эгоизма, зависти и злобы. Эта мораль бессильна преобразить человеческую природу, но может ослабить человеческую природу, обесцветить её, подорвать творческие инстинкты".