Вербы пробуждаются зимой(Роман)
Шрифт:
— Чертова завируха. Тьфу! — отплевывался Сергей. — Легче метель переносить, чем эту дрянь. Вот уж поистине «кто в Туркестане не бывал, тот и службы не видал». Ишь как разгулялась! Ну и аллах с тобой. Секи, свисти, все равно когда-нибудь уймешься. Не может быть. Увидим и мы погожее небо.
В будке, неуклюже сложенной из серого булыжника, громко именуемой контрольно-пропускным пунктом, Сергея остановил сержант с маленькими раскосыми глазами.
— Разрешите узнать, товарищ подполковник? — сказал он с туркменским акцентом, взяв под козырек зеленой шляпы. — Вам в какое подразделение?
— Мне
— Одну минуту, — поднял он руку и, глянув за дверь, кому-то крикнул: — Вичаус! Ян Вичаус!
— A-а. Ну, что тебе? — лениво отозвался человек за стеной.
— Иди сюда. Быстрей!
Из каморки КПП, зевая и лениво потягиваясь, вышел долговязый, белолицый солдат в гимнастерке с отложным воротником и помятой легкой шляпе с выгоревшей добела звездой. Слабо затянутый ремень с. притороченной фляжкой перекосился набок.
— Ну что тут? — все еще не продрав заспанные докрасна глаза, спросил он.
— С товарищем офицером пойдешь. В политотдел ему надо.
— Ладно. Отведем, — проворчал солдат и заковылял к выходу. Сержант остановил его.
— А заправляться кто будет? Я за тебя? Сколько раз говорил — ремень подтяни!
Вичаус недовольно поморщился, но ремень затянул потуже и шляпу поправил на коротко остриженных светлых волосах. Потом оглянулся и тихо сказал:
— Пойдемте, товарищ подполковник. Тут недалеко.
Сергей и солдат шли через широкий плац, густо обсаженный тополями, кленами, акациями и какими-то низенькими редколистыми кустами. С трудом сдерживали эти кусты напор пустынного суховея, и если б не они, плац и дорожки, видимо, давно бы замело. А теперь вот даже в буран шли строевые занятия. Растянувшись цепочками, солдаты старательно вышагивали под команды офицеров и сержантов. Ветер трепал на их спинах просоленные гимнастерки. Поля шляп, как листья подсолнуха, загибались.
«Вот молодцы-то! — подумал Сергей. — Ни жара им нипочем, ни песчаные бури. Занимаются, и баста. А я-то… чуть не захныкал. К черту! Выше голову! Жизнь никакими бурями не остановишь. И, быть может, это вовсе хорошо, что попал я в эти пески, сам себя еще раз на прочность проверю».
Веселее зашагал Сергей, рассматривая на ходу глинобитные одноэтажные, без крыш казармы, легкие, из камыша навесы для танков, орудий и бронемашин, какие-то сборно-щитовые сараюшки под пломбами, спортивные площадки…
— Что же вы так отвечаете сержанту? — спросил Сергей, когда вышли в затишье между домами.
— А что я сказал ему?
— Грубите. Отвечаете не по уставу.
— Они тоже хороши. Только и суют наряды. В строй опоздал — наряд. Не так повернулся — тоже.
— И много у вас этих нарядов?
— Не считал. Много.
— Что же вы так? Парень как парень, а служите плохо.
Солдат промолчал и на другие вопросы Сергея не ответил. Только когда подошли к белокаменному зданию, обсаженному тополями, остановился и сказал:
— Вот здесь. Третья дверь по коридору направо. Разрешите идти?
— Благодарю вас. Можете идти, — ответил Сергей и потянул руку: — Желаю избавиться от нарядов, товарищ Бичаус.
— Вичаус, — поправил солдат и повернул на аллею.
Сергей посмотрел ему вслед. «А сердце у него чем-то ранено и, видимо,
Сбив фуражкой пыль с кителя, брюк, почистив тряпицей сапоги, Сергей вошел в вестибюль. В небольшом углублении у зачехленного знамени застыл с автоматом на груди стройный, лихо подтянутый солдат. Ни один мускул не двигался на его возмужалом, загорелом лице. Только изредка вздрагивали брови.
Отдав честь знамени, Сергей прошел вправо по коридору, отсчитал три двери и остановился в растерянности и радостном оцепенении. На обитой черной кирзой двери в рамочке под стеклом висела надпись: «Полковник Бугров М. И.».
Шесть лет назад, как расстался с ним на Белорусском вокзале. Шесть долгих лет! И вот снова встреча. А может, это не он? Может, случайное совпадение?
Сергей постучал и, услышав приглушенное «да», вошел в кабинет. За небольшим, накрытым красной скатертью столом сидел он — Матвей Иванович. Как сильно изменился он за эти годы! Похудел, на впалых щеках и лбу пролегли косыми бороздками складки, волосы осыпал густой иней. Только глаза по-прежнему горели молодо, задорно, с неистребимой жаждой жизни.
С минуту смотрели они удивленно и радостно друг на друга. У полковника влажно блеснули глаза и еле заметно дрогнули губы. Потом они почти одновременно шагнули навстречу и так же, как это было когда-то при прорыве блокады под Ленинградом, крепко обнялись.
— Сергей! С какими ветрами?
— Матвей Иваныч! Вы ли это?
— А как же! Ты что, меня из списка вычеркнул? На пенсию услал?
— Что вы! Я просто не ждал вас здесь.
— Не ждал? Хорошо. А я вот забрался в пески и воюю. Всем сусликам назло. Да ты проходи, проходи, дорогой! Садись.
Сергей сел в камышовое кресло.
— Как же вы сюда попали, Матвей Иванович? Вы же в Забайкалье служили.
— Не попал, а сам попросился.
— Вот как! И что же вас сюда потянуло?
— Да, понимаешь… Армию расформировали. В Белоруссию было посылали. А я попросился вот сюда, в самый дальний гарнизон. Захотелось доказать, что у нас, в Советской Армии, не может быть захудалых гарнизонов.
— И давно вы здесь?
— На плацу деревца видал?
— Мимо них шел.
— Так вот… Сколько лет им, столько и я здесь.
Он прошел к окну, глянул на небо и толчком распахнул две створки.
— Сыпучка унялась. Можно открыть, — сказал он, вернувшись к столу и сев рядом. — А ты все там? В Москве?
— Нет, — покачал головой Сергей. — Уже не там.
— Скромничаешь. Небось проверять приехал?
Сергей встал, вынул из бокового кармана вчетверо сложенный листок и, не подымая глаз, как бы извиняясь, сказал:
— Прибыл в ваше распоряжение, Матвей Иванович. Для дальнейшего прохождения службы.
Бугров взял листок и очень долго, кажется, целый час, молча читал. Сергей не смотрел на полковника. Ему, как перед отцом, было стыдно за то, что он в чине подполковника прибыл на должность заместителя командира роты по политчасти. Он только слышал, как Матвей Иванович нервно барабанит пальцами по стеклу. Потом под ним скрипнули стул, стельки сапог, рассохшаяся половица — и на плечо Сергея спокойно легла рука.