Веренея
Шрифт:
Взяла бабушка какой-то нож и начала воду им закручивать. И снова её поливали из серебряной кружечки. Малышку завернули в полотенце из льна, покатали с боку на бок. Обсушили и положили на овчину в люльку.
Почувствовав себя в тёплых и знакомых объятиях, младенец сразу заснул.
" Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку"– раздалось откуда-то. Веренея открыла глаза. Из-за шторы виднелось розовеющее небо, слышались голоса птиц, встречающих рассвет. Веренея досадливо поморщилась – " Всё только сон…" Она поднялась с постели, нашмыгнула тапки и потопала на кухню.
Постав на плиту чайник , достала сахарницу. Когда она поставила её на стол, ноги у неё подкосились. И чтобы не упасть, Веренея присела на табурет. То, что она увидела на столе, там точно не могло появиться так, чтоб она этого не помнила. Девушка точно знала, что с вечера этого не было. Гости к ней не заходили вчера. Да и живность она не заводила, на которую можно было-бы списать такую находку. Но факт- есть факт! Этого здесь быть не должно, а оно – вот оно, пожалуйста!..
Глава 7
Веренея взяла в руки вещицу. Месяц назад, возвращаясь с работы, она проходила через рынок-барахолку. Среди прочего старья, на глаза попалось именно такое зеркальце – в, чернёного серебра, оправе. Такое нельзя было не заметить. Как она пожалела, что не взяла с собой лишних денег. И цена-то смешная до обидного. Старуха с седыми лохмами заискивающе заглядывала ей в глаза, держа на худой, иссохшей ладони эту красоту. Она что-то беспрерывно тараторила, уговаривая Веренею. Досадливо отмахнувшись, она поторопилась отвязаться от старухи. А потом, всю дорогу ругала себя, что не сообразила сговориться с ней подождать, пока она сбегает домой за деньгами.
У Веренеи давно, с самого выпуска из детдома, вошло в привычку покупать старинные вещи. Они веяли чем-то родным, знакомым и уютным, теплом окутывали её душу. И потому она так сердилась на себя за упущенную вещицу. Долго ещё она помнилась ей. И теперь, держа в своих руках это чудо, Веренея радовалась, как дитя. Она вертела его, стараясь рассмотреть. И только теперь она поняла, что это зеркальце имеет сходство с часиками дедушки Тимоши.
При воспоминании о нём Веренея тихо улыбнулась: – "Какой чуднОй сон мне приснился. Это подсознание ещё со мной шутки шутит. Я так хотела это зеркальце, что во сне мне пришло о нём такое напоминание…" Так думала она, пока логика не возмутилась вопросом – " А как-же тогда зеркальце попало сюда?" И так это ехидненько прозвучало, что стало как-то обидно. Но обижайся-не обижайся, а объяснения этому действительно нет!
Наскоро позавтракав, Веренея стала собираться в бухгалтерию. Надо было сдать один больничный и показать новый, продлённый. Ничуть не покривлю душой, если скажу, что идти туда ей совсем не хотелось. И потому, дальнейшие сборы проходили неторопливо, я бы сказала, тщательно. Сначала душ, потом выбор наряда, потом макияж, потом причёска, потом выбор подходящей пары обуви. Чашка кофе и … неизбежный выход "в свет".
Новостей оказалось много. Во-первых, неизвестно как, но Ирочка добилась досрочного выхода на пенсию Валентины Дмитриевны. Заняв её кресло, Ирочка напутствовала предшественницу словами: – Скажи спасибо, что на пенсию отправили, а не вышибли под зад коленом!
И это были самые мягкие выражения. Валентина Дмитриевна после расчета больше не появлялась.
Во-вторых: сократили штат отдела. Ирочка первым делом уволила двух молоденьких расчётчиц.
В третьих: она посоветовала главному уволить Юрку, якобы за халатность и пр. Юрка из больницы как-то узнал об этом требовании и прислал жену с объяснительной, где валил всё на Веренею.
И наконец, в-четвёртых: в свете Юркиной объяснительной, Ирочка требовала у главного скальп Веренеи, то есть уволить её вместе с Юркой за аморальное поведение на рабочем месте. Вот такие новости ждали Веренею после выписки из больницы на домашнее долечивание.
Всё это она узнала столкнувшись с Катей, секретаршей главного. Её Ирочка тоже начала потихонечку съедать.
– И откуда взялась эта выскочка на наши головы?– Возмущалась Катя.
– Я ещё не знаю как, но знаю точно, что мы с ней ещё сочтёмся, подожди!– Горячо заверила её Веренея.
Глава 8
Дверь тихонько скрипнула и на пороге появилась худая, словно высушенная всеми ветрами, сгорбленная старуха. Драные лохмотья, некогда имевшие цвет глубокого траура, были покрыты местами дорожной пылью. Седые волосы, от природы вьющиеся, нечёсаными лохмами торчали из-под платка. Казалось, что и они покрыты пылью, на столько серебряная седина не гармонировала с очень живенькими глазами. Старушка посохом стукнула в пол и откашлялась. На стук выглянула в сени Варвара и всплеснула руками: – Матушки Святы! Тимоша, встречай гостью нечаянную, долгожданную!– Она поклонилась старице.
Старушка поклоном ответила радушной хозяйке. Та подставила локоть, чтоб гостья могла опереться и повела её в горницу. Войдя в комнату, она увидела всё семейство во главе с Тимофеем. Молча друг другу поклонились и, только после этого, шагнули к друг другу с радостными улыбками и раскрытыми объятиями. Когда страсти от встречи улеглись,
гостью усадили за стол. Старуха наскоро уплела похлёбку, остатним хлебным кусочком вымокала плошку, промокнула ложку и привычно отправила его в рот. От сладкого отказалась, а вот утиную ножку приняла с удовольствием. За чай уже садились всей семьёй.
– Уж не чаял я тебя, голубка моя, снова в твоём обличье увидеть. Вот радость, так радость! – Тимофей весь сиял от счастья,– значит у нас всё получилось?
– Получилось, да не всё. Но это теперь и не важно. Рассказывай, какая она?– видно было, что старушонка торопилась узнать подробности.
– Ох, и намаялся я с ней! Ведь она-что Фома-неверующий, так и думает, что сон видела. Но подарочек твой я ей передал. – Тимофей расплылся в счастливой улыбке. Через стол сгрёб в одну свою ладонь обе сухонькие ручки старушки и накрыл их второй своей ладонью. Теперь смотрел он на неё и видел, как на глазах меняется её облик. Как постепенно уходит старушечья сутулость.
– Трудно с ней будет, матушка. Она выросла не на бабушкиных сказках.
– Трудно и невозможно – разной сути вещи. Трудно- значит всё-же можно. Ты её, соколик, подготавливай потихоньку. Устала я неприкаянной по земле болтаться. Мне-ж один только раз и удалось человеком перед ней явиться. А так – то птичкой, то кошкой, то мышкой, а то и ветром её приласкать удавалось. Даже в снах она меня видеть-то видела, а помнить ей не давали. Горемычная моя, без отца, без матери, сиротой горькой росла. Но нашей породы, Вороновской! Не сломалась! Значит и толк будет!