Верхний ярус
Шрифт:
Ник лежит, стараясь не двигаться, — возбужденный монах. Считает удары ее сердца, пока шум прибоя в ушах не убаюкивает его. В дремлющем мозгу плетется паучья мысль. Инопланетяне будут удивляться, что не так с земными именами, зачем для одной вещи нужно столько названий. Но вот он лежит рядом с подругой, которую знает всего несколько недель, воссоединившись после стольких жизней. Ник и Оливия, Хранитель и Адиантум — весь квартет — открыты для январской ночи под бесконечными колоннами прибрежных секвой, вечноживых Sempervirens.
ПАТРИЦИЯ ВЕСТЕРФОРД сидит на стуле со
Всю зиму напролет она с трудом пыталась донести до людей радость от работы всей жизни и открытия, утвердившиеся за немногие короткие годы: как деревья разговаривают друг с другом, над землей и под ней. Как лелеют и кормят друг друга, дирижируя общим поведением через почвенную сеть. Целую главу расписывает, как мертвое бревно дарует жизнь другим видам без счета. Уберите корягу — убьете дятла, а тот не дает распоясаться долгоносикам, уничтожающим другие деревья. Патриция рассказывает о костянках и соцветиях, метелках и бокальчиках, мимо которых иной будет ходить всю жизнь, да так и не заметит их. Говорит, как ольха с шишечками добывает золото. Как у дюймового пекана может быть шесть футов корней. Как березовое лыко может накормить голодных. Как в одной сережке хмелеграба содержится несколько миллионов зерен пыльцы. Как туземные рыбаки пользовались толчеными листьями каштана, чтобы дурманить и ловить рыбу. Как ивы очищают почву от диоксинов, полихлоридбифиминов и тяжелых металлов.
Она раскладывает по полочкам, как гифы грибов — несметные мили волокон, уложенных в каждую ложку почвы, — уговаривают раскрыться древесные корни и пьют из них. Как энергичные грибки освобождают древесные минералы. Как дерево расплачивается за эти питательные вещества сахарами, которые сами грибки производить не могут.
Под землей происходит нечто удивительное, и мы лишь теперь начинаем понимать, что именно Слои микоризной проводки объединяют деревья в гигантские умные сообщества, охватывающие сотни акров. А вместе они образуют обширные торговые сети товаров, услуг и информации…
В лесу нет индивидуальностей, нет обособленных событий. Птица и ветвь, на которой она сидит, едины. Треть или больше веществ, что производит дерево, кормит другие организмы. Даже разные виды заключают партнерства. Сруби березы — и зачахнет ближайшая пихта Дугласа…
В великих лесах Востока дубы и гикори синхронизируют урожаи орехов, чтобы путать питающихся ими животных. Разносятся слухи, и деревья конкретного вида — хоть на солнце, хоть в тени, мокрые или сухие, — плодоносят обильно либо не вынашивают вообще ничего, вместе, как сообщество…
Леса лечат и формируют друг друга с помощью подземных синапсов. А формируя себя, они формируют и десятки тысяч других связанных существ, образующих их изнутри. Может, лучше думать о лесах как об огромных, простирающихся, ветвящихся, подземных супердеревьях.
Патриция рассказывает, как вяз помог начать Войну за независимость. Как огромный пятисотлетний прозопис растет посреди одной из самых засушливых пустынь планеты. Как конский каштан за окном даровал Анне Франк надежду даже в безнадежном укрытии. Как семена, отправленные на Луну и обратно, заколосились по всей Земле. Что мир населен величественными существами, о которых ни* кто не знает. Как можно веками узнавать о деревьях то, что когда-то людям уже было известно.
Ее муж живет в городе, до которого четырнадцать миль. Они видятся раз в день, на обед, который Деннис готовит из сезонных продуктов. Сутки напролет ее единственный народ — деревья, а единственный способ говорить за них — слова, эти органы опоздавших сапрофитов, живущих за счет энергии всего зеленого.
И журнальные статьи-то всегда давались Патриции непросто. Годы в затворничестве дают о себе знать каждый раз, когда она их пишет, даже если в выходных данных десятки соавторов. Когда в деле другие, она волнуется еще больше. Патриция лучше снова ушла бы, чем причинила любимым коллегам ту боль, которую когда-то испытала сама. И все же журнальные статьи — прогулка по лесу в сравнении с текстом для широкой публики. Научные статьи пылятся в архивах, Не волнуя почти никого. Но этот неподъемный труд: она не сомневается, что в прессе ее высмеют и все переврут. И она никогда не отобьет то, что уже заплатил издатель.
Всю зиму напролет она с трудом пыталась рассказать совершенным незнакомцам о том, что знает. Не месяцы, а ад, но при этом и рай. Уже скоро адский рай закончится. В августе она закроет полевую лабораторию, соберет оборудование и перенесет все скрупулезные образцы на побережье, в тот университет, где — немыслимо — снова будет преподавать.
Сегодня вечером слова не идут. Лучше просто поспать, посмотреть, что скажут сны. И все-таки она поднимает голову и смотрит на кухонные часы, висящие над допотопным покатым холодильником. Еще есть время для полуночной прогулки к пруду.
Ели у хижины волнуются от жутких пророчеств под почти полной луной. Их прямая линия — воспоминание о некогда стоявшей тут ограде, на ней еще так любили сидеть клесты и испражняться семенами. Сегодня деревья в трудах — запасают углерод в своей ночной фазе. Скоро уже все будет в цвету: черника и смородина, щегольской молочай, высокая магония, тысячелистник и сидальцея. Вновь и вновь Патриция удивляется тому, как высший разум планеты открыл счет и закон всемирного тяготения раньше, чем кто-нибудь узнал, для чего нужен цветок.
Сегодня рощи промокшие и сумрачные, как ее переполненный словами разум. Она находит тропинку и подныривает под свою любимую пихту. Дорожка идет под шпилями, озаренными луной конца зимы, — дорожка, где она ходит чуть ли не еженощно, туда и обратно, как в том старом палиндроме: La ruta nos aporto otro paso natural. [49] Множество неописанных нестабильных соединений, которые выдохнули ночью иголки, замедляют ее сердцебиение, смягчают дыхание и, если она права, даже меняют настроение и мышление. Сколько веществ в лесных аптеках еще никто не выявил. Могущественных молекул в коре, сердцевине и листьях, чей эффект еще предстоит открыть. Одно семейство гормонов стресса в ее деревьях — жасмонаты — придает ядрености женственным благоуханиям, что играют на тайнах и интригах. «Нюхай меня, люби меня, я в беде». А им действительно угрожает беда, всем этим деревьям. Всем лесам в мире, даже на землях с отставшим от жизни названием «госрезервы». Такая беда, что Патриция не смеет рассказать о ней читателям своей книжонки. Беда, как атмосфера, разливается всюду, в течениях за пределами человеческих предсказаний или контроля.
49
Маршрут дал нам еще один естественный шаг (исп.).
Вдруг Патриция выскакивает на лужайку у пруда. Над ней извергается звездное небо — никакого другого объяснения не нужно, чтобы понять, почему люди объявили вечную войну лесам. Деннис рассказывал, что лесорубы говорят: «Прольем свет в это болото». Люди паникуют от лесов. Там слишком много всего творится. Людям нужно небо.
То место, куда Патриция идет, пусто, ждет ее, — покрытое мхом питательное бревно у кромки воды. Стоит бросить взгляд над прудом, как голова проясняется, и Патриция находит те слова, что искала. Она искала название для великих и древних кряжей невырубленного леса, тех, что поддерживают рынок углеродов и метаболитов. Теперь оно есть:
Грибок разрабатывает камень, чтобы снабдить деревья минералами. Он охотится на вилохвосток и скармливают их хозяевам. Деревья, со своей стороны, хранят в синапсах своих грибков больше сахара, чтобы делиться с больными, затененными и ранеными. Лес заботится о себе, строя местный климат для своего выживания.
Перед смертью пихта Дугласа, возрастом в полтысячелетия, отправит запас химикатов обратно в корни, а оттуда — грибковым партнерам, жертвуя в последней воле свои богатства сообществу. Можно называть этих древних благодетелей щедрыми деревьями.