Верховный Главнокомандующий
Шрифт:
Меж тем, группа из трёхсот улан во весь опор рванула к селу. Где-то с половину их, лихая военная судьбина забросила на поле с перевёрнутыми боронами… Потеряв разом порядком полтора десятка лошадей и, надеюсь — всадников, этот эскадрон заменжевался, затем вернулся на опушку. Остальные же, не обращая ни на что внимание, неслись к селу напрямки по дороге…
— Кажись, сработало! — радостно сообщил я, — сейчас мы с вами, господа, немножко повеселимся и, заодно прибарахлимся.
Со стороны леса, если забыл упомянуть, через всё село шла главная
— Спускаемся вниз, господа и, насыплем господам уланам горячих углей в мотню их лосин! ХАХАХА!!!
— ХАХАХА!!!
Это так — для поднятия настроения. Немецкие уланы лосин не носили…
Связистов-телефонистов и их прапорщика, мы оставили наверху — вдруг от Свечина сообщение какое придёт. Со мной был генерал Спиридович, восемь его жандармов, полковник Нагаев и ещё трое офицеров, чином до капитана. Ну и, мой — вновь принятый на работу, денщик Иван Хренов.
СИЛИЩА!!!
И, кроме того, внизу в алтаре перед престолом меня дожидался… Не, не «рояль в кустах»! Попроще чё.
Ворвавшись на главную улицу, кавалеристы во весь мах понеслись к церкви, игнорируя редкие выстрелы из сельских хат и выбегающих из кустов и из-за плетней мужиков-солдат с вилами, баграми и оглоблями. Вот, передние из них, уже перед самыми церковными воротами… Вот, они уже спешиваются… Вот, кто-то из них решил въехать в Храм верхом…
А, ВЕДЬ ЭТО — ГРЕХ!!!
Вдруг, ворота церкви — как сами по себе открываются и…
— БАБББАААХ!!! — винтовочный залп из десятка с лишним стволов.
— ФФФРРР!!! ФФФРРР…!!! — длинная-предлинная первая пулемётная очередь, — …ФФФРРР!!!
Сидя перед самим алтарём — за баррикадой сложенной из мешков с песком я, из извлечённого из багажника автомобиля пулемёта «Шварцлозе», косил прискакавших за скальпом Самодержца Российского немецких улан. Не всё ж мне русских генералов стрелять, да?!
— БАБББАААХ!!! ФФФРРР!!! ФФФРРР!!! ФФФРРР!!!
Эх, жаль патронных лент всего восемь с половиной — приходится экономить… Было. Боеприпасов к австрийскому пулемёту — пожалуй, мне здесь не найти.
«Легли» почти все… Лишь, десятка три из самых последних всадников — вовремя сообразив, что здесь проще-простого — своего-собственного «скальпа» лишиться, невероятно быстро развернув лошадей, так же — невероятно быстро ретировались.
— «Смешались в кучу кони, люди…», — стихом Лермонтова, прокомментировал я дело рук своих.
Проводив «гостей» остатком ленты — и не попав (мешал целиться дым от сгоревшего масла), я перезарядил пулемёт… И, оцепенел!
БОЖЕ!!!
Снаружи слышался, такой страшный смертный крик… Я ещё никогда — за две свои жизни, не слышал — чтоб кто-то из живых существ, так страшно кричал! Это кричали от невыносимой боли и предсмертного ужаса, не люди — не могут, так страшно кричать люди — понимающие за что они умирают! В первый момент, я был в шоке — казалось, подыхает в предсмертных корчах от ужасной боли, в стонах мук и невыносимых страданий живой плоти, сам этот многострадальный мир — проваливаясь за все свои смертные грехи прямиком в ад…
Но, это всего лишь — кричали раненые, умирающие лошади. Мои спутники, видать тоже — не каждый день с таким сталкивались и, стояли, оцепеневши побледнев.
Неимоверным усилием воли, взял себя в руки… Быстро придя в себя, я приказал своим:
— Лошадей первым делом добить, всем раненным оказать посильную помощь и отнести в безопасное место на южной окраине села. Оружие собрать и раздать безоружным солдатам! Улицу перекрыть рогатками — во второй раз, такой «фокус» уже не пролезет! Целых пленных, если таковые будут, ко мне на допрос…
Однако и, без меня из изб повыползали их «гарнизоны» и, принялись по-крестьянски хозяйственно прибирать к рукам бесхозное добро. Иногда, гремели выстрелы, предсмертное конское ржанье или людские вскрики…
Неподалёку торопливо захлопал «Люггер-Парабеллум» и, высадив пару обойм, стих: раненый немецкий офицер, успел заползти в какой-то сарай и, до последнего патрона отстреливался — застрелив двух ополченцев и одного из наших жандармов. Другого — молодого немецкого офицера, привели ко мне раненного в правую кисть и с огромной гематомой на голове.
— До последнего, левой рукой своим дрючком отмахивался — пока я его по «кумполу» берданой не хватил! — весело рассказал подробности задержания пожилой ополченец, — думал, уж всё — убил, германца — да нет! Всего лишь, шелом ему вдребезги разбил…
Один из офицеров штаба хорошо знал немецкий и, мы попытались по-быстрому опросить пленного. Однако, каков гусь — назвал себя, номер полка и всё! Упёрся рогом и молчит — как рыбой об лёд.
Других «целых» пленных — годившихся для допроса, не было…
Да… Немцы — великая нация и сильный враг!
— Что с ним делать, Ваше Величество?
— Проводите до околицы и, дайте ему хороший поджопник в направлении камрадов.
Ну, а что ещё? Конвоира к нему приставить? А у меня есть лишние люди?!
Мои подданные подивились такому приказу, но промолчали… Они ещё не знали, что я его отправляю в лагерь военнопленных… Пока ещё вооружённых, но — военнопленных!
Когда немца выводили, он проходя мимо меня что-то со злой усмешкой выкрикнул по-немецки.
— Про что, это он?
— Он не понял, что Вы его отпускаете, Ваше Величество и говорит, что теперь он попадёт в Вильно на пару суток раньше своего полка.
— Остряк-самоучка! — усмехнулся, — скажите, будем ждать его в Вильно на параде вместе с полком. А командовать парадом буду я!
После перевода, в котором явственно прозвучало «Император Руссланд», немец на выдохе пролаял что-то вроде: «Твою ж, мать!», — только на языке Гёте и Швондера и, широко раскрытыми шарами, часто-часто моргая, уставился на моё лицо. Я подмигнул ему в ответку озорно и прикрыл нижнюю часть лица ладонью — чтоб облегчить идентификацию.