Вернадский

Баландин Рудольф Константинович

Он проехал тысячи километров на поездах и телегах, пересекая вдоль и поперек всю Европу, Урал и Кавказ, прошёл сотни километров пешком. Рудники Урала, Польши, Чехии, Германии; древние вулканы Центральной Франции и огнедышащий Везувий; грязевые вулканы Керченского полуострова и Тамани; нефтепромыслы Баку; рудопроявления в горах Кавказа и на Украине; граниты Франции и базальты Северной Ирландии…

Многое повидал и продумал Вернадский.

Он осматривает в береговом обрыве Керченского пролива выходы бурых зернистых железных руд, напоминающих груды заржавленной картечи. Невзрачные на вид грязевые вулканы Керченского и Таманского полуостровов — булькающие,

журчащие, плюхающие, лениво выплевывающие холодную глянцевую «грязь» — наводят его на мысль (подтвердившуюся через полвека) о большом значении вулканов в формировании рельефа, а также в газовом дыхании Земли.

На Кавказе он находит — впервые в России — бокситовые руды, сырье для получения алюминия.

…Они поднимаются на гору. Чуть в стороне белеет плотная шапка Казбека. Идти трудно. Узкая тропинка вьётся по краю пропасти. Каждый шаг надо выверить, чтоб не оступиться. И — прочь страх! Склон становится круче. Приходится цепляться руками за выступы.

Проводник Георгий время от времени повторяет:

— Не надо бояться. Только не надо бояться.

С плоской вершины открылась панорама остроконечных белых пиков, ярко освещенных солнцем, и глубоких темных долин. А под ногами в расселинах скал — сверкающие друзы горного хрусталя, белые прожилки кальцита в граните.

… Прекрасна Англия, очень симпатичны англичане, но беда, когда приходится мокнуть под дождем, да еще находясь в карьере, где разрабатывается каолиновая глина. Сплошная белая вязкая жижа, лужи.

Одежда промокла насквозь, но Вернадский продолжал ходить от карьера к карьеру. Как тут оторваться! Белый мягкий минерал каолин — и теперь это выявляется почти с полной очевидностью — произошел из прочного гранита в процессе выветривания.

Странны судьбы горных пород и минералов. Гранитные скалы перерождаются в пастоподобный каолин. В голубоватых кимберлитах, похожих на окаменевшую глину, рождаются самые твёрдые минералы — алмазы, состоящие из чистого углерода, как наименее твёрдый графит. А мягкий, подобно графиту, молибденит придает особую прочность стали!

На грани двух столетий в самосознании Вернадского произошла важная перемена. Он перестал жаловаться на свою легкомысленность, апатию, несобранность.

Встречаясь с лучшими кристаллографами и минералогами мира, он, к своему удивлению, беседует с ними на темы науки как равный. И даже — он не признается себе в этом, но мы-то можем определенно утверждать — нередко его исследования открывали новые пути в науке.

Столь же очевидно, что им созданный минералогический кабинет Московского университета не уступает лучшим подобным лабораториям Западной Европы ни по оборудованию, ни по коллекциям минералов, ни по научному уровню сотрудников.

…Весна 1903 года в Польше была ранняя, но в начале апреля похолодало, выпал снег. Вернадский со своими сотрудниками и сыном Георгием сильно мерзли под промокшими плащами. Сначала осматривали угольные копи в Домброве, а затем, уставшие, вынуждены были уехать на ночлег в Сосновцы: в Домброве не оказалось гостиницы. Из Сосновец, опять через Домбров, приехали в О ль куш, в шести верстах от которого находились цинковые рудники.

Кроме минералов, встречались ископаемые остатки. Образцов набрали массу. Самой легковесной — в прямом смысле — оказалась находка Ненадкевича: белые налеты кальцита, напоминающие вату, в крутом обрыве оврага. В одном из маршрутов собирались дойти до стоянки древнего человека с костями мамонтов, найденной недавно, но времени оставалось мало. Кто-то пошутил:

— Нам бы, главное, туда добраться.

А там отыщем целого мамонта и на нем вернемся.

Вернадский отметил про себя, что никто словно не замечал холода, сырости и усталости. Они ощущали свое единство, они дружны и рады быть вместе, спаянные совместной работой, общими целями, сходными взглядами на науку.

Неожиданно его осенило: он окружен своими учениками; им создана и создается минералогическая школа, не похожая ни на одну в мире, у него есть единомышленники, последователи: А. Е. Ферсман, Я. В. Самойлов, В. В. Карандеев, П. К. Алексат, К. А. Ненадкевич… И он почувствовал — более резко, чем раньше, — ответственность за работу своих учеников, за всю Московскую школу минералогов.

… В детстве он был открыт миру и всем своим существом воспринимал его могучий и непонятный строй. Позже ощущение это стало слабеть под напором событий повседневной жизни и научных мыслей. Мир как будто становился проще, понятней, многое в нём объясняла наука, и от этого он тускнел, теряя ореол таинственности.

Прав был Гёте, когда произносил устами Мефистофеля:

Суха, мой друг, теория везде, А древо жизни пышно зеленеет!

Но вдруг в тихой научной библиотеке Берлина, когда он, отвлекаясь от геологических трактатов, открыл книгу по философии Древней Индии, его охватило сильное волнение. Он написал жене: «Посылаю поразительный гимн Ригведы в метрическом переводе Дейссена…

Это произведение неизвестного поэта (и крупнейшего мыслителя), жившего минимум за 1000 лет до Христа… А как он современен, как глубоко он заставляет даже теперь биться мысль. Я вижу в нём первый скачок в бесконечное, так как с таким великим сомнением отрицается творец всякого рода (богов — обычных — он поставил уже после создания мира), и корень бытия переносится в находящееся вне мира… — в нарождающееся и исчезающее, неуловимое и необъяснимое — влечение сердца, в чувство любви».

Вот что он прочёл (в современном переводе В. А. Кочергиной):

Откуда возникло это мирозданье? Боги появились после сотворенья его. Но кто же знает, из чего оно возникло? Из чего возникло это мирозданье, создал ли Кто его или нет? Кто видел это на высшем небе,

Тот поистине знает. А если не знает?

И он ощутил себя ребенком, стоящим над бездной Неведомого.

Личный магнетизм

Мысли вспыхивают и пропадают в мозгу, словно искры костра. Их сменяют сотни, тысячи тысяч новых сведений, образов, фактов, идей. Идёт, в большинстве случаев независимо от нашего сознания, колоссальная работа мозга.

А где-то в тайниках разума откладываются, подобно слоям осадков, пласты памяти: пережитое, прочувствованное, передуманное, не всегда ясно осознанное. Они сохраняются, погребенные под очередными слоями свежих впечатлений, и как бы исчезают вовсе.

Но вот наступает момент, когда, будто земная кора, вздымающаяся и дробящаяся под действием чудовищных сил, пробуждаются к жизни давно забытые пласты памяти, деформируются и взламываются, выступая на поверхность, под ясные лучи сознания.

В подобных случаях принято говорить о гениальном озарении, о творческом прорыве в неведомое немногих избранных.