Вернадский
Шрифт:
(В действительности общественная жизнь во многом определяется не рассудком, а эмоциями и нередко, увы, завистью, корыстью, злобой.)
… Полвека спустя Вернадский выдвинет идею о научной мысли как планетном явлении. Но ещё во время полевых работ в Полтавской губернии он задумался о единстве человечества на основе разума, на основе единого потока мысли, от века к веку набирающего силу.
Там же, сидя вечером в тенистом саду, он чувствовал свое единство со всем, что одухотворено жизнью: с насекомыми, червями, птицами, с каждым листом на дереве…
Он по-прежнему больше задавал вопросы, чем отвечал на них. Как бы накапливал их про запас, впрок, на будущее, когда ему удастся всерьез заняться поисками ответов.
Да и много ли остаётся времени на раздумья? Утомительные маршруты, долгие послойные описания разрезов на склонах оврагов и по берегам рек, поездки в кузницу для починки бурава… Вмешивается и самая заурядная лень, когда нет охоты рано вставать, заботиться о снаряжении; лёг бы в траву, на теплую землю и смотрел в небо, где плывут облака.
Да, лежать на теплой земле… И тотчас мысль возвращается к почвам, пронизанным корнями растений и роющими животными. Здесь, как у поверхности моря, кипит жизнь, и так же ритмично она меняется днем и ночью, в разную погоду и по временам года. Почва насыщена жизнью. Быть может, её правильно называть живой?
Опять — вопрос, и опять открывается terra incognita, неведомая земля. И уже не лежать хочется на почве, предаваясь блаженной лени, а наблюдать, ходить, работать — вторгаться мыслью в неведомое!
В Москве
Осенью 1890 года Вернадский по приглашению А. П. Павлова приехал в Москву, чтобы преподавать в университете. Стал приват-доцентом на кафедре минералогии.
Первую половину сентября он посвятил сложной процедуре устройства на новое место службы. В этой суете сохранял спокойную рассудительность. Но вновь сомневается в своих возможностях и нелестно отзывается о себе: «Мой ум слишком слаб, слишком легок».
Человек, сознающий слабость своего ума, вовсе не слаб умом. Он готов поднимать свой интеллектуальный потенциал.
Вернадский продолжает замечать и обдумывать загадки бытия: «Ищешь ясности в том, в чем едва чувствуется гармония. Не есть ли вся красота в чувстве движения мысли, веры в истину».
Близких друзей в Москве у него не было. «Просто какая-то нелюдимость нашла, — пишет он в Полтаву Наталье Егоровне, — разговаривать не хочется, и я во время отдыхов то марширую, то так себе, мечтаю — думаю и сплю!»
Он готовится к первой — пробной — лекции в университете. Заранее считает её посредственной, добавляя, что эту оценку не изменит то, как будет принята она слушателями. 28 сентября пишет жене: «Лекция сошла, говорят, хорошо. Павлов говорил, что весь факультет остался очень доволен, и другие поздравляли с успехом — Тимирязев и т. п.».
По совету А. П. Павлова он готовит диссертацию, посвященную химии силикатов.
«Ты знаешь, — пишет жене, — я не могу работать, не отрывая — постоянно, урывками — свой ум от специального предмета и не читая постороннего. И всегда — во время готовленья к экзаменам и спешных работ — я перечитывал гораздо больше книг, чем в обычное время. Так и теперь».
Читает он из «постороннего» преимущественно исторические и философские сочинения. Может заинтересоваться большой статьёй о систематике пауков. Специальную литературу не ограничивает новейшими публикациями; просматривает старые работы, обнаруживая в них идеи, предвосхищающие современные открытия.
«В голове масса вопросов, целые классы соединений, никогда не полученных, роятся в голове — интересно получить их и проверить силу фантазий».
Осенью 1891 года он блестяще защищает магистерскую диссертацию. На её обсуждении ему было сказано немало хвалебных слов. Сам он не особенно радовался: «Я себя чувствовал так себе; публичная хвальба так же мало приятна, как и нападки».
В своём курсе лекций по минералогии он рассматривает земную кору как гигантскую сложнейшую химическую лабораторию. Ему нравится мысль, высказанная знаменитым шведским химиком Берцелиусом в начале XIX века: минералогия есть часть химии, есть учение о неорганических соединениях, составляющих земной шар.
«С великим наслаждением прочел работы Берцелиуса, — записывает он в дневнике, — такая в них ясность и простота мысли, а также её изящество и сила. Как видна личность человека в этих рассуждениях о классификации минералов. При чтении этой книжки не раз у меня захватывало, щемило дух, как когда читаю что-нибудь волнующее, и я бросал чтение, чтобы заняться чем-нибудь иным».
Он привёл в порядок тысячи образцов минералогического кабинета. Подготовил курс лекций по минералогии, заново осмысливая традиционную научную дисциплину. Сохранилось литографическое издание: «Краткий курс минералогии, читанный студентам-медикам приват-доцентом В. И. Вернадским 1891–1892 гг.».
Лекции, как видим, не нуждались в глубоком и оригинальном изложении материала. Но Вернадский не любил упрощенных задач. Он привык сам контролировать свои научные занятия и судил о них строго. К другим он был снисходительнее, чем к себе.
До него задачи минералогии ограничивались изучением физических свойств и химического состава твёрдых природных тел, их систематики, разновидностей и сообществ.
Однако любая система не только состоит из отдельных частей, но и является частью более крупной системы. Исключение составляют только самое большое на свете (Вселенная) и самое малое (если им считать квант энергии — фотон). Скажем, растения входят в систему живых организмов, а они — часть Земли, а она — часть Солнечной системы и Галактики.