Вернадский

Аксенов Геннадий Петрович

Итак, Вернадский пока в Москве. Ехать в Петроград никто не советует, советуют обождать. В разгаре Кронштадтский мятеж, восстание в Тамбове. Обстановка нервная.

Он встретился с Луначарским и как бы легализовался. Увиделся со множеством знакомых, с академиком Лазаревым, с Мензбиром, с Самойловым, теперь профессором Петровской сельскохозяйственной академии. Организовал доклад. Дневник 24 марта 1921 года: «Очень тяжелое кругом состояние — чувство безысходности. Особенно тяжело отсутствие свободы, возможности сношения с заграницей, чувство необеспеченности и угроза голода. Ждут краха. Сергей думает, что наступит анархия. <…> На моем докладе о геохимии много старых учеников и товарищей»⁵.

Конечно, он не преминул сходить в университет

в свой Минералогический кабинет и музей. Хранителем тогда служил Е. Флинт, оставивший краткие воспоминания об этом посещении⁶. Температура в помещении держалась где-то четыре градуса выше нуля. Флинт, одетый по-зимнему, занимался тем, что перегонял под тягой денатурат, чтобы обменять его на продовольствие. Внезапно в кабинет вошел человек в овчинном полупальто, подвертках защитного цвета и грубых солдатских ботинках. Флинт всмотрелся и ахнул — профессор Вернадский.

Тот прекрасно помнил своего студента, сказал, что приехал с Украины и спросил, чем он занимается. Что мог ответить хранитель? Пытается выжить. Он только боялся, что Вернадский заметит его химический опыт. Но тот, кажется, не обратил внимания и попросил провести его в музей. Заведующий музеем Смольянинов потом прибежал к Флинту и рассказал, что Вернадский загонял его по коллекции, прося показать то один, то другой образец, которые все прекрасно помнил. Забавно, что оба молодых ученых в присутствии старого профессора снова ощутили себя учениками, как на экзамене.

Упомянутый геохимический доклад оказался вторым за месяц. Сначала Вернадский сделал другое, более важное сообщение на свою задушевную тему о живом веществе. Для него чрезвычайно важно выступить со своими новыми идеями перед квалифицированными людьми. Что же понял он в результате доклада и диспута? Первое: он со своими новыми постановками основных вопросов естествознания задевает главный нерв ученых миропредставлений. Второе — его не понимают.

Как и любой ученый, попадая в привычную обстановку научного обсуждения, он по каким-то черточкам, взглядам, запискам и вопросам, одобрительным и критическим выступлениям чувствует относительную ценность своих слов. И вероятно, диспут укрепил самооценку. Дневник 2 апреля: «Как-то опять подымается чувство уверенности в том, что я сделаю много. Вера в то, что мне суждено (демон Сократа. — Г. А.). Ясно сознаю, что, не поехав в Лондон и оставшись здесь, может быть, изменил форму достижения — но осталась неизменной основная идея. Создание Института для исследования живого вещества (или геохимического?). А может быть, в конце концов, перееду в Америку?»⁷

За московский месяц решение остаться, видимо, окончательно укрепилось. Во-первых, он увидел много ученых, знакомых вокруг. Такое впечатление, что, несмотря на урон и громадную эмиграцию, основная масса разума нации осталась в России. А во-вторых, он очень нужен здесь, его ждали и на него смотрели с надеждой. Слишком много людей, организаций и идей с ним связано.

Но, может быть, самые важные аргументы — идеальные. Уже в Крыму он понял, что наука не уничтожима. В дни социальной бури ее барометр все равно показывает ясно. Наиболее устойчивыми оказались два общественных слоя: крестьяне и образованные люди. У первого, как у солдата на фронте, есть свой окоп — хозяйственный двор, укорененный в природе. У второго — гибкость и широта мышления, связанные с религиозным опытом, с научной сферой. Второй, пожалуй, даже более устойчив, чем первый, слишком зависящий от природы. Так, голод в юго-восточных районах вызван как разрушением основ жизни, так и в немалой степени неурожаем.

Его КЕПС и дела просвещения: Академия наук в Киеве, научные начинания в Крыму — всегда развивались и благодаря, и вопреки общественным перипетиям. Вырастали как бы сами по себе, как бы под действием собственных, нами еще не познанных законов. Об этом говорит и опыт прошлых веков. Свет научного творчества теплился всегда, несмотря на страшные потрясения. И его интенсивность зависела отнюдь не от общественных

законов, а совсем от других более глубоких причин. Во всяком случае, он никогда не угасал.

И значит, обеспечить сохранение самого сокровенного достояния нации — ее духовных ценностей и ее талантов, которые находятся в опасности, все-таки можно. Все остальные стороны духовной жизни находятся под жесточайшим давлением новой идеологии, вытесняются ею. Да, по всей вероятности, в России наступает новое средневековье. И значит, как и тогда, наука единственная может сохраниться.

* * *

Возвращались в Петроград 9 апреля. Через три с половиной года они увидели свой город — знакомый незнакомец. С домов исчезли вывески. Нет ни лавок, ни шикарных магазинов, ни ресторанов, ни гостиниц. Стаявший с карнизов снег смыл с домов копоть. Не дымили трубы остановившихся заводов и фабрик. Не ходили трамваи. Редкие прохожие, красноармейские патрули. (Лучшее определение вымирающему городу дал, наверное, Владимир Ходасевич, сказавший, что Петербург в 1921 году напоминал ему безнадежного больного, внезапно похорошевшего перед смертью.)

По Неве ходили старые пароходы, названные именами террористов и их вдохновителей: Сазонов, Николай Чернышевский, Емельян Пугачев. Очень правильное соединение имен, саркастически отметил Вернадский.

Квартира в «Доме академиков» осталась целой отчасти благодаря академическому самоуправлению, отчасти благодаря приехавшему из незавоеванного Константинополя и поселившемуся в ней академику-византинисту Федору Ивановичу Успенскому с семьей. Вернадским теперь принадлежало только четыре комнаты из бывших восьми. Они не возражали, после стольких мытарств дом показался им островом покоя. «Мы все дружественно втиснулись», — вспоминала Нина Владимировна. Тем более что семья уменьшилась. Нет Нюты, нет пока Прасковьи Кирилловны. Однако верная домработница, после множества испытаний, перенеся тиф, послужившая и у белых и у красных, все же пробилась к ним. Той же осенью она объявилась на 7-й линии и приступила к своим обязанностям. Больше Вернадские с Прасковьей Кирилловной не расставались.

Вернадский нашел в полном порядке Геологический и Минералогический музей и восстановлен в должности директора. Как ни странно, но и в революционные годы экспозиция росла. В коллекции появились новые метеориты. В том же году организовали давно задуманную заведующим метеоритным отделом Леонидом Куликом экспедицию на Подкаменную Тунгуску. 20 апреля Вернадский выступает по этому поводу на заседании Физико-математического отделения. А 3 сентября Кулик выехал в Сибирь и работал больше года. Как известно, его экспедиция обнаружила интригующую загадочность Тунгусского феномена, поскольку исследователи увидели множество следов катастрофы, но ни космического тела, ни его обломков не нашли.

В том же году неутомимый Ферсман добился большой экспедиции в Хибины и началась разработка апатитов Кольского полуострова.

Наконец-то и Ниночка продолжила учебу. Она поступила в Военно-медицинскую академию. Как она вспоминала, частенько ее подвозил домой преподававший в академии сосед Иван Петрович Павлов.

Жизнь, короче говоря, налаживалась и постепенно входила в академическую колею.

Обосновавшись на Васильевском острове, Вернадский посылает в Киев Крымскому официальное прошение об отставке с поста президента Украинской академии наук. С оказией Борис Леонидович Личков прислал ему долгожданную рукопись, сохранившуюся в академии. В ответ 28 апреля Вернадский описывает свои питерские первоначальные обстоятельства, тяжелые настроения в ученой среде. Пишет о том, насколько затруднена (но идет!) работа в отсутствие элементарных условий. Вступили в полосу непрерывных и неизбывных советских трудностей. Сообщает и о своих занятиях: «Главным образом работаю над живым веществом и в Москве, и здесь читаю лекции о живом веществе и геохимии. С Фоминой (в 1921 году эта неделя после Пасхи приходилась на 12–19 мая. — Г. А.) хочу прочесть избранные главы по геохимии (ее задачи, химические элементы — сколько нового!)»⁸.