Вернадский
Шрифт:
Я не испытывал ничего, кроме того, что новая предстоит работа. Чувствую, что я в состоянии ее сделать. Но рядом есть и сомнения в своих силах, и в том, удастся ли сделать ясным значение живого вещества и того изменения, какое учение о нем может произвести в жизни и мышлении. <…>
Невольно думаю о Лондоне, как-то хочется иметь в руках то могучее оружие, какое дает библиотека и лаборатория. Сейчас я трачу, по крайней мере, в 10 раз больше усилий для получения эффекта, чем в нормальных условиях. Буду читать журналы, как с Северного полюса. Ужас берет, когда оцениваешь культурный урон».
Итак, пока предсказание сбывается: скоро Англия,
Он уже встретился кое с кем в правительстве Юга России, где много знакомых. П. Б. Струве снабдил его чеком на 100 фунтов стерлингов. На первое время хватит. В неясном до сих пор статусе его отъезда получалось, как будто, что он ехал в командировку.
Ждут отплытия корабля. Но жизнь делает еще один неожиданный поворот.
Второго октября умер от тифа основатель университета профессор Гельвиг. В момент пугающей неизвестности коллектив остался без ректора.
Вернадскому становится известно, что среди профессоров идет речь о его кандидатуре. О нем говорят не только как о большом ученом с огромным опытом, но и как о человеке с именем, имеющем общественное положение и заслуги.
Десятого октября совет Таврического университета официально утверждает его ректором. Ему предоставлена квартира из двух комнат с кухней на Воронцовской улице в доме табачного фабриканта Эйнема. Правда, всем известно, что он собирается за границу, что он ждет парохода.
И вот, вспоминала Наталия Егоровна, пошли делегации и депутации. Сначала профессора во главе с ботаником Кузнецовым. Потом приват-доценты и преподаватели. За ними депутация служителей и сторожей. В один голос все просят не оставлять университет в такой сложный момент. «Я упрашивала Владимира не поддаваться их уговорам. Но Владимир решил, что если они считают, что он так нужен им, — не уезжать и продолжать свою работу. <…> Часто думаю, как от того или иного решения или поступка круто может измениться жизнь. Так же в данном случае. И как решить, насколько свободен человек в этом определении своей жизни?»13
В Ялту отправляется письмо с отказом и извинениями.
Итак, он взял на себя ответственность за преподавателей, большинство из которых жили на грани нищеты, и 1800 студентов. Что же, если уж судьба снова столкнула его с учебной работой, он хочет поставить ее на правильную, выработанную им в течение всей жизни основу. Набрасывает программу развития университета, с которой выступает перед советом. Прежде всего — автономия. Правительство Юга России уж, конечно, не станет вмешиваться в их дела. И что бы ни случилось позже, нужно восстановить старинный европейский обычай. Газета «Таврический голос» опубликовала интервью с новым ректором.
— Я считаю Таврический университет, — сказал он, — единственно свободным университетом на всей территории России, так как в нем полностью осуществлен принцип свободы и автономии, к которому всегда стремились университеты. Та политика, которую проводит по отношению к университетам советская власть, является лишением их автономии и гибельна для них.
Корреспондент далее пересказывал планы ректора по развитию учебной базы, для чего город должен выделить 20 десятин земли.
Однако Вернадский понимал, что все планы останутся нереализованными, если не восстановятся связи с мировой, с европейской наукой. Он решил действовать самым прямым образом. Пишет воззвание «Ко всем
Обращение, по-видимому, сыграло свою роль, потому что вскоре пришло несколько ящиков химических приборов (частично погибли из-за пожара в Севастополе), книг и журналов. В докладе перед академиками в Питере через год Вернадский указал, что получена английская и французская литература за 1918–1920 годы и французские журналы за 1919–1920 годы.
По всей видимости, книги поступили в самые последние дни белой власти в Крыму. Во всяком случае, он сам добрался до французского журнала уже при большевиках. Вот запись за 26 ноября: «Вчера вечером прочел ряд №№ “Revue Scientifique” с массой нового. И, наконец, теория Эйнштейна, и работы Эддингтона в связи с применением Ньютонова тяготения. Какие глубокие события переживаются в области метафизики! Какое будущее!»14
По его ходатайству правительство Юга России предусмотрело в бюджете 1921 года тысячу фунтов стерлингов для подписки на журналы.
Двадцать третьего октября в Севастополе состоялась его встреча с Врангелем и председателем Совета министров Кривошеиным. Последнего хорошо знал как министра земледелия в царском правительстве во время войны. После встречи переночевал на биологической станции, воспользовавшись гостеприимством супругов Никитиных — заведующего Василия Никитича и служившей библиотекарем Веры Ростиславовны. С пятью служителями эти энтузиасты все еще поддерживали работу станции. Вечером записал первое свежее впечатление: «Врангель производит замечательно обаятельное впечатление.
24. X. Утро. Встретил чрезвычайно приветливо. И он, и Кривошеин выражали свое удовольствие моему избранию и заявляли о том, что они окажут всякое содействие. Оба подчеркивали мое положение как человека с “именем”. С Врангелем общий разговор о значении университета как единственного свободного центра русской культуры, территориально связанного с русской государственностью. Придает огромное значение нашим выступлениям в мировом культурном мире (воззвание в связи с помощью библиотеке университета). <…> И он, и Кривошеин дали мне право непосредственного обращения»15.
Как выяснилось позже из мемуаров Врангеля, встреча эта была незапланированной. Они с Кривошеиным вызывали молодого Вернадского, служившего у них в Осваге, но тут в Севастополе оказался старый Вернадский; он и предстал. Потому и общий разговор. Тем не менее мы видим, как умело Владимир Иванович воспользовался случаем: заручился обещанием, что ректор напрямую будет иметь дело с главой правительства, а не с отделом народного образования — четкая черта автономии. Правда, в эти дни они могли обещать все, что угодно.