Верная Рука
Шрифт:
Мы не смогли, как ни старались, отделаться от Генерала, присоединившегося к нам со всеми своими белыми и краснокожими спутниками. Что касается транспортировки пленных, то с этим никаких трудностей у нас не было, каждый команч был помещен между двумя апачами, соотношение в численности тех и других легко позволяло это сделать.
Наш ночной поход проходил довольно спокойно, прерываясь лишь на короткое время при встрече с эстафетой для дележа воды.
Уже в тот день, когда я встретил в Каам-Кулано безумную женщину, я решил про себя,
— Мой краснокожий брат — шаман найини-команчей?
— Да, — хмуро ответил он.
— Все краснокожие мужчины, перед тем как отправиться в поход, имеют обыкновение спрашивать духов о его исходе. Вы поступили так же?
— Да, мы сделали это.
— И что же сказали духи?
— Они сказали, что мы победим.
— Значит, они солгали!
— Духи никогда не лгут, потому что это великий Маниту побуждает их говорить. Духи, однако, могут возвестить какую угодно удачу, но если, как это и произошло, воины начинают делать ошибку за ошибкой, то удача становится неудачей.
— Мой брат родился найини?
— Да.
— Я слышал, что он отец юного вождя команчей?
— Апаначка мой сын.
— У тебя есть еще сыновья?
— Нет.
— А дочери?
— Нет.
— Жива ли та, что живет в твоем вигваме?
— Она жива.
— Могу ли я узнать, как ее зовут?
Он запнулся, помедлил немного, потом спросил:
— Олд Шеттерхэнд знаменитый вождь. Разве у вождей принято заботиться о скво других мужчин?
— Почему нет?
— Бледнолицые могут думать как им угодно, но краснокожий воин, тем более вождь, никогда не позволит себе думать о чужой женщине!
Естественно, его отпор меня не остановил, и я продолжил расспросы:
— Я не краснокожий, а белый; кроме того, мы с Апаначкой выкурили трубку братства. Ты знаешь об этом?
— Я это видел, — проворчал он, — Апаначка мог бы сделать что-нибудь получше, чем это.
— Ты недоволен?
— Да.
— Он думает об этом совершенно иначе, чем ты, Апаначка стал сегодня моим братом, я испытываю участие ко всем, кто ему близок, к тебе, раз ты его отец, и к той, кого он называет своей матерью. Тебя не должно обижать то, что я хотел бы знать ее имя.
— От меня ты его никогда не услышишь.
— Почему?
— Я тебе его не скажу. Хуг!
Услышав последнее слово, я понял, что я действительно не получу ответа. Был ли это и в самом деле индейский обычай — никогда не спрашивать о чужой жене, или он имел другие причины молчать о своей сумасшедшей скво? Следовало ли и мне также промолчать? Нет! Я посмотрел на него настолько пристально, насколько это позволил сделать лунный свет, и сказал медленно и подчеркнуто значительно:
— Ты — Тибо-така?
Он дернулся в седле так, будто его укусила оса, но ничего не ответил.
— А она Тибо-вете?
Он опять
— «Ты видел моего Вава Деррика»? — продолжал я. Это был вопрос, заданный мне тогда его женой.
— Уфф! — воскликнул он.
— Это мой миртовый венок! — И снова это были ее слова.
— Уфф, уфф! — повторял он, обжигая меня полным ненависти взглядом.
— Тебе это известно так же хорошо, как и мне.
— Где ты все это слышал?
— Хау!
— От кого?
— Хау!
— Почему ты мне не отвечаешь?
— Не хочу.
— Олд Шеттерхэнд боится сообщить мне это?
— Не говори глупостей!
— Это не глупость, я требую, чтобы ты сказал, где ты это слышал!
— Но сам-то ты мне ничего не говоришь!
— О чем?
— Разве ты ответил мне, когда я тебя спросил о твоей скво?
— Эта скво принадлежит мне, а не тебе, и я могу говорить или молчать о ней — как захочу.
— Тогда не требуй у других, чтобы тебе отвечали.
Ты говоришь о страхе, который я якобы испытываю, но это именно ты боишься сказать правду!
— Но я хочу знать, кто сказал тебе эти странные слова!
— Этого ты не узнаешь.
— Ты слышал их от Апаначки?
— Нет.
— От кого же тогда?
— Хау!
Тогда он перешел в наступление:
— Если бы я не был связан, я сумел бы заставить тебя заговорить!
— Хау! Он сумел бы меня заставить! Дряхлый шаман, не умеющий ничего другого, кроме как надувать при помощи своих примитивных фокусов детей и женщин своего племени, человек, который, устроив жалкую комедию, навлек гибель на три сотни воинов, хочет принудить к чему-то Олд Шеттерхэнда! Да если бы ты не был моим пленником, которому я должен оказывать снисхождение, я бы сейчас обошелся с тобой совсем по-другому.
— Ты издеваешься надо мной? Ты назвал мое волшебство комедией? Берегись!
— Хау!
— И не вздумай рассказать услышанное тобой еще кому-нибудь!
— Потому что для тебя это может представлять опасность?
— Смейся, смейся! Придет время, и твой смех обратится в вопли!
Последние слова он прошипел сквозь зубы. По охватившему его возбуждению я понял, что услышанное мной от его жены отнюдь не было пустяком, более того, вероятно, это был отголосок чего-то очень важного.
— Ничтожный червь, как смеешь ты угрожать мне?! — ответил я.
— Мне достаточно захотеть, и я раздавлю тебя между пальцами!
— Ладно, проезжай себе! Когда-нибудь все узнают, почему тебя зовут Тибо-така!
Я придержал коня и начал пропускать караван мимо себя. Через некоторое время со мной поравнялись двое всадников, ехавших рядом, которые с увлечением что-то негромко обсуждали. Это были Олд Уоббл и Генерал. Заметив меня, ковбой направил своего коня ко мне и спросил:
— Вы думаете обо мне все так же, как и полдня назад, или уже успели изменить свое мнение?