Верная Рука
Шрифт:
— Слушай, что я тебе сейчас скажу! Я убил огонь, потому что ты обещал мне, что вы сдадитесь. Не вздумай нарушить свое обещание! Если ты хоть чуть-чуть уклонишься от данного слова, я зажгу его опять и погашу не раньше, чем все амулеты полностью сгорят. Эти мои слова имеют ту же силу, как если бы я произнес их, держа в руках трубку клятвы!
— Мы сдаемся, сдаемся! — уверял он, дрожа от страха. — Я получу мои амулеты обратно?
— Да.
— Как скоро?
— В тот момент, когда мы вам снова дадим свободу, не раньше. До тех самых пор мы будем с вами хорошо обращаться, но уничтожим немедленно, если вы
— Я сделаю это, но не потому, что ты меня убедил, а только из-за того, что у тебя в руках мои амулеты!
— Апаначка возвратится обратно к вашим воинам и сообщит им о нашем решении. Они сложат вот здесь, где мы сейчас стоим, свое оружие и по одному подойдут к воинам, которые свяжут им руки. Ответь как вождь: они сделают это?
— Сделают, потому что амулеты их вождя для них столь же священны, как и их собственные.
— Отлично! Они страдают от жажды и сейчас получат воду, потом мы напоим их лошадей и покинем это место, чтобы отправиться туда, где больше воды. Если вы будете послушны и хорошо себя поведете, то мы откажемся от излишней строгости в обращении с вами, вернем лошадей, оружие всем или, по крайней мере, некоторым из вас. Как видишь, с тобой я готов обойтись мягче, чем с Нале Масиуфом. Ты понял?
— Да. Я вынужден пойти на это, чтобы спасти мои амулеты, а с ними — душу!
— Тогда Апаначка может идти. Даю ему четверть часа, если по истечении этого времени команчи не начнут один за другим сдавать оружие, твои амулеты будут сожжены.
Юный вождь поднялся со своего места и, шагнув ко мне, сказал:
— Я много слышал об Олд Шеттерхэнде. Он — самый великий из всех бледнолицых. Никто не в состоянии противостоять его уму и силе, это мы знаем по себе. Апаначка был его врагом, но он рад познакомиться с ним и, если останется жив, станет навсегда его другом!
— Останется жив? Но жизнь тебе уже подарили!
Тогда он ответил, гордо выпрямившись:
— Апаначка не ребенок и не баба, а воин, и он не допустит, чтобы кто-то дарил ему жизнь!
— Что ты хочешь этим сказать? Что намерен теперь делать?
— Это ты узнаешь, но не сейчас, а немного позже.
— Ты собираешься оказать нам сопротивление?
— Нет. Я твой пленник, как и остальные воины команчей, и не буду ни сопротивляться, ни пытаться бежать. Но Олд Шеттерхэнд и Олд Шурхэнд никогда не смогут сказать обо мне, что я обязан жизнью страху другого вождя за свои амулеты. Апаначка знает, что такое честь и гордость мужчины!
Он повернулся и не спеша пошел прочь.
— Уфф! — сорвалось с губ Виннету.
В его голосе звучало нескрываемое восхищение. Если молчаливый апач не смог на этот раз сдержать обуревавшие его чувства, значит, для этого имелся весьма серьезный повод. Мои глаза также не отрываясь следили за этим храбрым юным воином, буквально с первого взгляда обратившим на себя мое внимание, поведение которого говорило о далеко не ординарном образе мыслей. Я, как и Виннету, догадывался о его намерениях.
Вупа-Умуги также поднялся, медленно и тяжело, будто на плечи его вдруг лег тяжелый груз. И тот упрек, который он, безусловно, должен был себе сделать за то, что он, верховный вождь найини-команчей, был вынужден сдаться
Разумеется, Олд Шурхэнд был первым, с кем я поделился результатами переговоров. Потом меня немедленно взял в оборот Генерал. Услышав, что я говорю Олд Шурхэнду, он начал рассыпаться в безудержных похвалах, которые я холодно отклонил. При этом его глаза жадно уставились на мое ружье, на что я тогда не обратил внимания, забегая вперед, скажу, что впоследствии мне еще пришлось об этом пожалеть. Затем он тихо спросил:
— Меня ужасно интересуете вы и все, кто имеет к вам отношение, в частности, Олд Шурхэнд. Это его настоящее имя?
— Полагаю, что нет, — ответил я.
— А как его зовут на самом деле?
— Этого я не знаю.
— Но вам известны его родственники?
— Нет.
— И вы не знаете, откуда он?
— Если для вас так уж важно это выяснить, то я могу дать вам хороший совет.
— Какой?
— Спросите у него самого. Может быть, вам он это скажет. Мне он ни о чем таком никогда не говорил, и у меня не было желания допытываться об этом.
Сказав это, я повернулся и отошел в сторону.
Теперь мы ждали, станут ли команчи сдаваться. Первым появился, однако, не краснокожий, а белый, и это был Олд Уоббл. Он прибыл на лошади. Около меня он остановился, спешился и, протягивая мне руку, как ни в чем не бывало, заорал:
— Добро пожаловать, сэр! Считаю своим долгом пожать вашу руку, спасибо за то, что вы пришли. Страшно волновался за исход всего этого дела. Но зато теперь снова все в порядке, this is clear!
— Ну нет, далеко не все и совсем не ясно! — ответил я, сделав вид, что не вижу его руку. — Я больше не желаю иметь с вами никаких дел!
— Как? О! Почему?
— Потому что вы, несмотря на ваш почтенный возраст, всего лишь глупый, вздорный мальчишка, от которого должен держаться как можно дальше каждый серьезный и отдающий себе отчет в своих действиях мужчина. Убирайтесь прочь с моих глаз!
Я отвернулся от него так же, как некоторое время назад от Генерала, и он побрел сначала к Олд Шурхэнду, потом к Паркеру и Холи, но они также не стали с ним разговаривать. Он так и стоял один, пока к нему не присоединился Генерал.
Но вот один за другим, поодиночке, как я от них и требовал, начали подходить команчи. Возможно, мнение Апаначки имело для них столь огромное значение, а может быть, они и сами пришли к выводу, что сопротивление ни к чему хорошему не приведет. Каждого из них обыскивали, чтобы убедиться, не спрятал ли он оружия, после чего крепко связывали. Среди них не оказалось таких, у кого бы нашли что-нибудь подозрительное. Все, что хотя бы отдаленно напоминало оружие, они сложили в кучу около своих лошадей. Сейчас, когда они, связанные, лежали друг около друга на земле — сто пятьдесят храбрых, бессовестных и не знающих пощады к врагам индейцев, вышедших на тропу войны, чтобы грабить и убивать, — только сейчас нам стало ясно, какой опасности, какой страшной участи нам удалось избежать.