Верная жена
Шрифт:
Для превращения семечка в цветок требовалось семь лет. «Интересно, — думала Кэтрин, — больно ли было черепашкам, таскавшим на спине зажженные свечи?»
Также она разглядывала гортензии, которые итальянцы выращивали в огромных терракотовых горшках. Гортензии меняли цвет в зависимости от химического состава почвы. В кислой среде они обретали прусский синий цвет. В щелочной почве соцветия получались красными, оттенка темного закатного солнца.
Все могут учиться. Читать и учиться. А вот сделать что-то трудно; непросто говорить по-французски, нелегко уехать в Африку, отравить врага, разбить сад. В ожидании агентов Кэтрин часами читала и училась, расширяла свою эрудицию и совершенствовала план, который снова запутывался. Этот парень —
Она надела плотную черную юбку, короткий черный жакет и шляпу с вуалью. Хотя у нее не было причины хранить анонимность, ей требовалась дистанция между собой и человеком, встречи с которым она терпеливо дожидалась. Кэтрин испытывала сильное беспокойство, потому что запуталась в своих желаниях: видеть Труита и восстановить мечту, которая никогда больше не станет цельной. Перед приходом Фиска и Мэллоя она заказала херес, быстро выпила его и ощутила, как по телу разлилось тепло. Это было почти эротическое волнение, знакомый привкус; ей хотелось еще и еще, но она вымыла бокал и тщательно прополоскала рот.
Агенты опаздывали. Кэтрин ходила по комнатам, примеряла шляпу, прикасалась к своим красивым платьям, которые придавали ей уверенности. Затем села и стала ждать. Ее садовые книги, доставленные в коричневых бумажных пакетах из магазинов, лежали открытыми на столе возле окна. Иллюстрации успокаивали ее, это была мечта об Италии.
Мужчины явились, когда стемнело. Вели они себя неловко и напряженно. Кэтрин надела шляпу и вместе со своими «сторожевыми псами» пошла по улицам Сент-Луиса. Наконец они добрались до ресторана, предлагавшего говядину и свежие устрицы. Помещение освещали газовые лампы. Пол покрывали опилки. Посетителей обслуживали толстые официанты в завязанных на поясе длинных белых передниках. Кэтрин с агентами устроились за столом. Все предпочли небольшие стейки. Мистер Мэллой и мистер Фиск отказались от напитков и положили на стол свои блокноты.
Молодой человек показался в ресторане в семь часов, в красивой одежде, с тростью в руке. Вел себя дерзко и уверенно, выглядел очень чистым и аккуратным. У него был властный вид, что произвело на Кэтрин сильное впечатление. Не успел он усесться за стол, как официанты принесли ему устрицы и шампанское.
Он ел устрицы, словно оказывал честь каждой из них. Его лицо и длинные черные волосы восхищали. Невозможно было подобрать для описания какое-то другое слово. Кэтрин глядела на него сквозь вуаль, подмечая каждую деталь: то, как опускались на воротник его волосы, как он откидывал голову, чтобы проглотить очередную устрицу или убрать с глаз непослушную прядь, как подносил к губам шампанское, как закрывал глаза, когда вино лилось ему в горло. У него были немыслимо длинные ресницы, словно у женщины. Его рубашка сверкала, галстук был из изысканного темного шелка. Он казался одновременно и артистичным, и консервативным. Он был хорош так, что об этом не смогли бы написать в своих блокнотах Мэллой и Фиск. При взгляде на такого мужчину у женщин перехватывало дыхание. Он был красив, но не женственен, его длинные сильные руки порхали над едой, словно перепуганные птицы.
Между сыном и отцом не имелось ни малейшего сходства. Конечно, Кэтрин не забыла: Труит почти уверен, что не является отцом этого молодого человека. У Ральфа была типично американская внешность: он был красив, но не бил наповал, его фигура была крепкой, сильной, стандартной. Внешность у сына была европейской: орлиный нос, высокие скулы, темная бородка, голубоватые впадины на щеках, сильные блестящие зубы, тяжелые веки. И тонкая, стройная фигура.
Его глаза напомнили Кэтрин черный лед на реке Висконсин — такие же холодные. Он жил, или казалось что живет, только для самого себя, хотя бы для этого момента, когда он поглощал устрицы и шампанское сознавая, что за ним наблюдают все женщины. Дамы мелкими глотками впитывали в себя все нюансы его лица и тела, пока он с явным удовольствием пил шампанское. Мужчины смотрели на него снисходительно, словно на куклу, на ребенка. Он не был личностью. Он был красивым объектом и существовал только для этой цели. Существовал сам для себя.
Тони Моретти съел три дюжины устриц. Затем один из дородных официантов подошел к нему и прошептал что-то на ухо. Тони улыбнулся и кивнул. Он медленно и вяло поднялся, словно кот на солнце, и проследовал к фортепьяно в углу зала. Он ничего не сказал, не обернулся, просто уселся за инструмент и уставился на клавиши. Стало тихо. Дамы отложили вилки. Сквозь вуаль шляпы Кэтрин глядела на Тони, словно на черно-белую фотографию — белая кожа, черные волосы. Наконец он поднял руки и заиграл.
Это была популярная песня, которую он исполнял медленно и печально, будто впервые. Нотам, таким легким и незначительным, он придавал вес и резонанс, что звучало совершенно по-новому и казалось его изобретением. В его игре было что-то мелкое, но одновременно величественное. Небольшой бриллиант, любовное изобретение. Он играл так, словно до каждой ноты можно дотронуться, взять в руку как ртуть, прикоснуться к невозможному. Он совершал маленькое волшебство.
Когда Тони закончил, раздались аплодисменты, но он не обратил на них внимания, просто взял свою трость и встал. Печальная музыка отразилась на его лице. Должно быть, он тысячу раз репетировал перед зеркалом это застенчивое выражение.
Моретти ощупал галстук, посмотрел вниз на пол ресторана и медленно направился к двери, все так же опустив голову. Посетители вернулись к еде; дамы через плечо бросали на Тони восхищенные взгляды. Судя по всему, официанты не стали выписывать ему счет. Возможно, его короткого музыкального исполнения было достаточно. Подойдя к столу Кэтрин, он остановился, нагнулся и разворошил опилки на полу серебряным концом трости.
Кэтрин заволновалась. Мэллой и Фиск умышленно отвернулись. Спрятали в карманы свои блокноты. Тони Моретти поднял влажные глаза и посмотрел на Кэтрин.
— Вам помочь? — произнесла она, слегка задыхаясь, поскольку в ее легких не хватало воздуха.
— Я потерял булавку для галстука. Бриллиантовую, подаренную мне человеком, которого я любил. По-моему, я видел ее здесь. Вы не видели?
— Нет. Я ничего не заметила.
— Ну что ж. Значит, пропала. А вы, наверное, в трауре?
Изумившись его развязности, Кэтрин метнула нервный взгляд на Мэллоя и Фиска. Те уставились на свои руки.
— Нет. Напротив, я недавно вышла замуж.
— Надеюсь, счастливо. Со стороны кажется, будто вы кого-то потеряли, так же, как я — свою булавку. Рад, что у вас все в порядке.
— А мне жаль, что вы потеряли булавку.
— Неважно. Совершенно неважно. Это презент одной девушки. Теперь она для меня ничего не значит. Просто не люблю расставаться с вещами.
Тони слегка поклонился и покинул ресторан. Он напоминал лилию, чистую и белую, обреченную на одиночество и смерть. Кэтрин повернулась к Мэллою и Фиску.
— Никогда не поверю, что это сын Труита.
— Мы не ошибаемся. Это тот человек, которого разыскивает Труит, — Фиск печально на нее взглянул, — Он всегда был сыном мистера Труита. В Сан-Франциско. В Нью-Йорке. Он лжец и прожигатель жизни, но он — сын Труита, или человек, которого Труит называет своим сыном. Мы его нашли.