Верни мне мои легионы!
Шрифт:
— Вперед! — ревел Арминий и сам рвался вперед изо всех сил, надеясь, что не опоздает.
Наступала ночь — и в буквальном смысле слова, и в переносном. А когда приходит конец, лучшее, что может сделать человек, — это встретить его достойно.
Публий Квинтилий Вар огляделся. Конец приближался, несомненно. Он уже почти настал.
Римский командир с отрубленным правым ухом, в кольчуге, залитой кровью, появился, шатаясь, оттуда, где впереди шло избиение.
Вар был потрясен,
— Надо сдаваться, командир! — крикнул Цейоний. — Может, если мы сдадимся, германцы оставят нас в живых!
Некоторые люди даже на пороге вечности упорно цепляются за иллюзии. Вар тоже этим грешил, грешил слишком долго, но теперь полностью освободился от былых заблуждений. Он покачал головой и как можно мягче промолвил:
— Нет, это уже не поможет. Нам остается лишь сражаться, пока можно.
— Но… — начал было Цейоний.
— Нет! — перебил Вар. — Поступай, как знаешь, и да сопутствует тебе удача. Но легионы не сдадутся.
— Ты — проклятый, старый, упрямый тупица! — выругался центурион.
Вар склонил голову в знак того, что не спорит.
Цейоний с воплем отчаяния устремился к болоту. Возможно, ему и удастся спастись. Возможно, он наткнется на германца, который возьмет его в плен и не убьет, а обратит в раба. Все возможно — хотя Вару не верилось в такой исход.
Рядом с ним центурион выкрикнул приказ остававшимся рядом римлянам перейти в контратаку, чтобы еще ненадолго сдержать врага. Когда Вар схватил его за руку, командир подскочил, меч дернулся в его руке, но он тут же снова твердо сжал рукоять.
Вар понимал: придется умереть несколько раньше, чем он собирался, но какая разница? А уж теперь разница была и вовсе невелика.
Вар сказал центуриону то, что должен был сказать:
— Прости, пожалуйста. Я совершил ошибку, и все мы за нее расплачиваемся. Это моя вина. Мне очень жаль.
— Тебе не кажется, что сейчас уже поздно извиняться? — прорычал боевой командир.
— Слишком поздно… для всего, — согласился Вар.
— Ага, чтоб его в зад! — выругался центурион. — Слишком поздно для всего, это точно. А раз так, что ты собираешься делать?
— Умереть, — просто ответил Вар.
— Хочешь, чтобы я оказал тебе эту честь?
— Это сделает мой раб, — ответил Вар. — Но после того как я уйду, будь добр подарить быструю смерть ему. Мы оба будем тебе весьма благодарны.
— Я позабочусь об этом, — пообещал центурион. — А потом поищу кого-нибудь, кто поможет мне.
— Спасибо, — промолвил Вар.
После чего, возвысив голос, воскликнул почти радостно:
— Аристокл! Я нашел человека, который тебя убьет.
— О, спасибо, господин! — с явным облегчением отозвался маленький грек. — Лучше один из наших, чем… эти.
Он взмахнул рукой, имея в виду все творящееся вокруг безумие.
Германцы ударили бы по ним раньше, но слишком много варваров увлеклись разграблением обоза, находившегося неподалеку. Некоторые хлестали вино прямо из мехов, другие набивали котомки ячменным хлебом, третьи уводили обозных лошадей, перебив мимоходом присматривавших за конями рабов. Каждый вовсю отводил душу, и выглядели эти варвары на редкость довольными.
Маленькие группки римлян еще продолжали сражаться, но у легионеров не было возможности сформировать строй, и германцы, в отличие от них привыкшие сражаться каждый сам за себя, брали над ними верх.
— Я буду рад умереть, — промолвил центурион. — Это избавит меня от позора. Я уже не увижу, как дикари завладеют нашими орлами.
— Мне очень жаль, — снова промолвил Вар.
Он знал, что значат орлы для человека, прослужившего под их сенью почти всю жизнь. Но все три легиона погибали, и можно ли было надеяться на спасение орлов?
Копье, свистнув, вонзилось в мягкую землю и задрожало всего в нескольких локтях от ног Вара.
— Не смею тебя торопить, господин, — заметил Аристокл, — но не думаю, что следует медлить.
— Ты прав. Я и не собираюсь медлить. Если кому-нибудь из присутствующих доведется увидеть Августа, пусть передаст, что мне очень жаль, — промолвил Вар, вынимая из ножен меч.
Он ни разу не обнажал оружие на здешней войне, и первой кровью, которую предстояло испить этому клинку в Германии, должна была стать кровь его хозяина.
Наместник вручил меч рабу.
— Действуй, Аристокл. Осмелюсь предположить, что ты мечтал об этом годами. Рази сильнее.
Однако, если Вар умел обращаться с мечом, то Аристоклу негде было этому научиться. Раб, взявшийся за оружие (если, конечно, он не был гладиатором), рисковал умереть мучительной смертью. Рим слишком часто сталкивался с восстаниями и заговорами рабов, чтобы позволить им обучаться боевым искусствам. Поэтому костлявый грек держал меч, как кухонный нож… Причем то был кухонный нож в руках человека, не умеющего обращаться даже с кухонным ножом.
Вар со вздохом задрал тунику и указал пальцем место между ребрами, с левой стороны грудной клетки.
— Приставь острие сюда и вонзи, — промолвил он, словно девица, помогающая рьяному, но неопытному юноше лишиться невинности.
Впрочем, жизни тоже можно лишиться лишь однажды.
Аристокл приставил меч туда, куда ему показали. Сглотнул. Закрыл глаза. И с гримасой отчаяния навалился на клинок.
Было больно. Такой страшной боли Вар не испытывал ни разу в жизни. При этом он почувствовал некую отрешенную гордость — потому, что не отпрянул, не попытался сорваться с клинка. Зато сдержать крик ему не удалось. А когда меч вырвали из раны, наместник упал на землю, дожидаясь конца.