Верность
Шрифт:
Во время пения разбитной парень, которого все звали Санькой, подсел к матросам и стал их уговаривать:
– Ну что, матросы? Хорошо у нас? Неужели пойдете обратно на ваш шип слушать боцманскую дудку? Тем более сами говорите, чарка теперь отменена. Плюньте вы на всю эту чепуху, и махнем вверх по речке на двух лодках с подвесными моторами. Видали ведь какие? Пушнину будем собирать, охотиться.
– А у кого пушнину собирать? – поинтересовался Шейнин.
– Собираем у камчадалов. Сдаем
Казаков колебался. Шейнин тоже задумался: «Дело неспроста. Прямо вербует нас этот Санька. А Серега и уши развесил. Боится, видно, что во Владивостоке опять к белякам попадем. Но и тут дело темное: не нашенская это компания». Незаметно пролетело время, близился вечер.
– Ну, Серега, пора на катер. Собирайся! – шепнул Шейнин захмелевшему Казакову. Тот печально на него посмотрел и промолчал. Прошло ещё около пятнадцати минут.
«Ну как это так? Остаться, бросить катер. Что команда про нас подумает?.. Нет, это не по-флотски. Пойду один», – решил Шейнин.
Прощаться он не стал. Будут отговаривать, а то и силком оставят. Видать, отчаянные ребята, и Серега к ним прибился… Выйдя на тропинку, Шейнин быстро зашагал навстречу рокоту прибоя, а отойдя немного, бросился бежать. Подходя к катеру, он думал, что поступил правильно. Но не следует выдавать и товарища. Сейчас время такое: каждый за себя решает. А скажет – начнут искать, ловить. Накажут, а то ещё под суд отдадут. Лучше сделать вид, что он ничего не знает.
– А где Казаков? – спросил старшина катера.
– Да сейчас подойдет. Пошел с ребятами в магазин нож покупать. Вот такой же, – отвечая Шейнин, протягивая Орлову нож.
Тот попробовал лезвие большим пальцем:
– Да, нож знатный. Такого во Владивостоке не купишь… Только не опоздал бы Казаков.
Шейнин промолчал. Прошло полчаса, Казакова не было. Наконец показались пассажиры, штурман и провожающие.
– Собирайте всех, Орлов. Сейчас отваливаем, – распорядился штурман.
Все были в сборе, а Казакова всё не было.
– Я пойду поищу его, и мы вернемся на заводском катере, а вы отваливайте, – предложил комиссар,
– Обязательно найдите, товарищ Павловский. Наверное, хватил лишнего, – сказал Якум, садясь в катер.
– Тогда уж и Шейнина возьмите, товарищ комиссар, – посоветовал штурман, – он вам покажет, где его оставил.
– Да не надо! Где он его оставил, там его уже нет. Я видел, куда они ходили. Тут новый человек, а тем более в матросской робе, у всех на виду.
– Ну, вам виднее. Губанов! Заводите мотор. Прошу всех по местам! – И катер отвалил…
Павловский вернулся только ночью, когда погода начала портиться. Вернулся один: Казакова нигде не было, и никто о нём ничего не знал. Комиссар был в отчаянии: «Как это я не заметил настроения Казакова, не придал значения его желанию не возвращаться во Владивосток. Вовремя с ним не побеседовал, не сумел к нему подойти. Вот он и принял самостоятельное решение. Нет, обязательно нужно с рассветом организовать поиски и вернуть его на корабль».
Командир в присутствии комиссара и штурмана учинил Шейнину строгий допрос. Припертый к стене матрос рассказал всё и, получив серьезное внушение, был отпущен.
Клюсс сурово взглянул на комиссара:
– Теперь всё ясно, Бронислав Казимирович. Проморгали вы со штурманом нашего единственного комендора. Надо было вам обоим сразу идти туда вместе с Шейниным. А теперь Казакова спрятали и искать его бесполезно. Да и не можем мы здесь задерживаться из-за дезертира. Таких нам не надо. Все за одного и один за всех. Вот это и надо внушать команде на примере Казакова. А сейчас ложитесь спать. В четыре снимаемся.
Комиссар хмурился и вставать с дивана не собирался, «Хочет что-то сказать командиру», – решил Беловеский, поклонился Клюссу, взял фуражку и вышел на палубу.
С моря полз туман, дул холодный ветер. Вершина Ключевской сопки спряталась в шапке темно-серых облаков. Временами на них играли красные отблески вулкана. Гремели лебедки на пришедшем вечером японском пароходе, разгружали соль. Вдали ухал прибой и кричали курибаны.[6]
«Где-то теперь Казаков?» – подумал Беловеский.
А Павловский в это время уговаривал командира отложить отход на Командоры хотя бы на полдня, но Клюсс остался непреклонен.
20
Оглашая океан ревом туманных сигналов, «Адмирал Завойко» шел к Командорским островам. Слегка покачивало. В каюте старшего офицера расселись гости: Купцов, Полговской и судовой врач Стадницкий. На столе – блюдо с бутербродами и начатая бутылка коньяка, под столом – две пустые.
– Наконец-то мы приближаемся к главной цели нашего путешествия, – объявил Стадницкий, блаженно улыбаясь, как кот, почуявший запах жареного, – тут уж нужно не зевать! Один день год кормит.
– По слухам, доктор, у вас много дней подходит под эту крестьянскую поговорку. И это несмотря на то, что многие пациенты умирают от вашей частной практики, – съязвил старший офицер.
Стадницкий не смутился и с безразличным видом пожал плечами:
– Смерть – биологический закон…
– За частную практику, господа! – провозгласил Полговской, подняв рюмку. – Я ведь тоже медик…
Выпили, закусили бутербродами, и Нифонтов со стуком поставил на стол рюмку: