Вернусь, когда ручьи побегут

Бутовская Татьяна Борисовна

Время от времени Александра заходила в вагон, чтобы посидеть на откидном сиденье в коридоре и отогреться. В середине ночи в тамбуре утвердился военный командированный, Михал Иваныч, разумеется сильно нетрезвый. Доверительно сообщил, откуда едет, куда и зачем, кинул на пробу анекдот про поручика Ржевского и добавил еще несколько – по восходящей степени похабства. Саша слушала, громко хохотала.

– Выпьем? – предложил он и, прищурившись, выпустил изо рта дым колечком.

– Выпьем, – согласилась Александра.

У него было одутловатое лицо и маленькие вострые глазки, почти

лишенные ресниц. Поверх зеленой форменной рубашки накинут китель. Сашин отец, военный инженер, носил когда-то такую же рубашку и обязательный галстук на резинке, застегивающийся под воротничком. Приходя со службы, он первым делом избавлялся от галстука и вешал его на шею бронзовому Аполлону, стоявшему на огромном письменном столе; переодевался в бархатную куртку с кистями, садился в кожаное кресло, закидывал ноги на столешницу, обтянутую зеленым сукном, и, все еще отстраненный, наблюдал, как мама накрывает к ужину.

Михал Иваныч вернулся с початой бутылкой коньяка, сообщил:

– Стаканов не нашел, темно в купе. Из горла будешь?

– Буду, – кивнула Александра. И сделала несколько крупных глотков.

Военный, взяв бутылку из ее рук, прежде чем хлебнуть, поднес ее к глазам: ревниво оценил – то ли оставшееся количество жидкости, то ли выпитое Александрой. Порылся в кармане брюк, извлек оттуда конфету в целлофановой обертке, сдул с нее табачные крошки и протянул попутчице. Михал Иваныч, прапорщик по званию, служил завхозом в отдаленном гарнизоне.

– Замужем? – поинтересовался он, закуривая.

– Ага.

– У меня была одна, на тебя похожа, только телом поплотней, Тамара, кастеляншей у нас работала. – Он вдруг хитро прищурился: – Слушай, я тебе одну вещь скажу, только ты не обижайся, ладно? Вот ты строгая с виду, а от тебя сукой пахнет.

– Так ты поцелуй меня, Михал Иваныч! – засмеялась Саша.

Прапорщик кашлянул, что-то быстро прикинул, загасил недокуренную сигарету, вытер двукратным движением ладони рот и с неожиданной сноровистостью притиснул Александру к стенке. Со звонким причмоком прижал наугад рот к ее лицу. От него пахло одеколоном «Шипр» и застарелым подмышечным потом. Теперь пришла Сашина очередь вытирать губы. Прапорщик хапнул подол ее юбки.

– Слушай, все спят, пойдем в уборную.

– Не люблю в антисанитарных условиях, – капризно растягивая слова, сказала Александра и подумала: как, однако, славно быть хабалкой.

– Ну, тут давай!

– Холодно, – поморщилась Камилова.

– Ничего, я тебя согрею, я горячий, – хохотнул он, напирая крупным животом.

Она вздохнула, отстранила его рукой, как мешающий предмет, не имеющий собственного значения, сказала примирительно:

– Остынь уже, Михал Иваныч.

– Можно просто – Миша, – разрешил завхоз.

Щелкнул дверной замок, и из теплоты вагона в тамбур вошел заспанный проводник. Прапорщик шустро, по-строевому подтянулся и поправил съехавший с плеча китель.

– Бологое, – объявил проводник, потянул носом пьяный воздух и распахнул настежь дверь, впуская морозный холод.

Падал снег, не торопясь приземлиться на освещенный перрон. Проплыла мимо одинокая мужская фигура в длинном пальто с поднятым воротником –

высокая, прямая, со знакомым разворотом угловатых плеч. Александра дернулась, сжала воротник у горла… Явственно, до рези в сердце, представилось, что там, на безлюдном перроне, стоит под медленным снегом Мурат, вглядываясь в окна подъезжающего поезда, и белки его скошенных глаз отражают свет вокзальных фонарей. Не дожидаясь остановки вагона, Александра соскочила с подножки, путаясь в полах пальто, едва не упала, сделала несколько быстрых шагов и замерла, отыскивая глазами темный силуэт. Сейчас он заметит ее, выйдет из тени, распахнет руки, устремится навстречу, и они обнимутся, затихнут, прижавшись друг к другу, и все остальное уже не будет иметь никакого значения, пусть горит огнем все остальное, пропадает пропадом! Александра облизнула пересохшие губы, снова огляделась, крутя головой и всматриваясь в темноту за освещенным пространством. Где он? Зачем прячется?

Ночной перрон был пуст. Призрак Вронского исчез, оставив смятенную графиню наедине с судьбой: сейчас она бросится под поезд.

Крупная снежинка упала на лицо и, растаяв, прохладной струйкой сползла за меховой воротник, щекоча шею. «Со второго пути отправляется поезд номер четыре „Москва – Ленинград“», – пробубнил вокзальный динамик.

– Эй, Александра батьковна, – послышался за спиной голос прапорщика, – ты чего стоишь, вчерашний день ищешь, поезд сейчас уйдет! – Он подтолкнул Александру к вагону, ловко подсадил, задержав руку ниже спины. Поезд тронулся. Стоя на подножке, Саша обернулась на мертвый перрон, еще раз обшарив глазами пустоту.

– Ну, давай же поднимайся, ёлы-палы! – занервничал снизу Михал Иваныч, хватаясь за поручни и вскакивая на ходу.

Уже в тамбуре, отряхивая снег с кителя, спросил немного сердито:

– Чего ты там все высматривала, увидела кого?

– Да так, померещилось, – неуверенно сказала Александра, стараясь унять мелкую дрожь внутри.

– Когда мерещится, креститься надо, – посоветовал он.

Она почувствовала себя как загипнотизированный больной, которого погрузили в сон с пленительным видением, а затем обокрали, вернув к действительности.

После Бологого прикончили бутылку. Сашу немного отпустило. Прапор говорил без умолку, и она почувствовала нечто вроде признательности к незатейливому попутчику.

– Я так и знал, что не дашь! Не поймешь вас, женщин, – рассуждал завхоз. – Вот я тебе про Тамарку рассказывал. Та-а-ак она меня зацепила, аж в глазах мутилось, но ведь не давала! И условия случались, и хата была, и койка с бельем, чтоб по-человечески, – ни в какую. А знаешь, когда дала?

– Когда?

– А вот сидели на 23 февраля у старшины, все как положено – стол, шампанское, все с женами, – так она меня в ванную поманила и возле унитаза отдалась. Еще помню песню играли… «Шы з гарен, та-та-та-та-та». – Его качнуло, он опустился на корточки, прижался спиной к стене и мутно посмотрел на Сашу снизу вверх. – Я тебе знаешь что скажу? Интересная ты женщина, образованная, видно… может даже, замужем, но… – Он покачал головой, скривил рот.

– Что «но»? – спросила задетая Александра.