Верный меч
Шрифт:
Я пошел к своей лошади, которая медленно брела по лугу навстречу ветру. Взобравшись в седло, я замер на мгновение, чтобы посмотреть на корабль. Обер заметил меня и махнул рукой в последний раз, я вернул ему приветствие и пришпорил коня.
В следующие несколько дней мы преодолели приличную часть пути. Каждое утро мы вставали с восходом и останавливались на ночлег уже в темноте. Хотя купленные лошади были не так сильны, как наши собственные, и они не могли идти слишком быстро или слишком долго, мы, тем не менее были в состоянии делать двадцать и
Поначалу мы останавливались на ночлег в тавернах, на старой лондонской дороге их было великое множество. Но, хотя их хозяева были рады нашим деньгам, я опасался, что мы привлекаем к себе слишком много внимания. Кортеж из семи мужчин и двух женщин на лошадях, расплачивающихся серебром, не мог остаться незамеченным. Повсюду мы слышала рассказы о нападениях на французов: купцов, рыцарей и даже монахов убивали не за кошелек, а за заморское происхождение. Хотя я старался проверять эти слухи, я отвечал не только за собственную жизнь, так что через пару ночей мы свернули в лес.
Леди Элис не понравилась идея спать на земле, и пока мы разжигали костер и разбивали палатки, она громко жаловалась на холод, сырость и волков, которые завывали среди холмов. Она сказала, что не так подобает жить жене виконта; ее муж не будет доволен, когда узнает, как с ней обращались. Ей пришлось замолчать, когда я ясно дал понять, что в этот день мы дальше не поедем, но на следующий день она начала нудить снова, и, когда позже утром мы остановились у ручья наполнить наши фляги, я заметил раздражение на лицах воинов. Невозмутимыми казались только Уэйс и Беатрис, которая принимала вся тяготы путешествия с таким тихим достоинством, которым нельзя было не восхищаться. Даже у Гилфорда появился затравленный взгляд, особенно когда леди Элис предложила ему принять ее сторону, после чего он шепнул ей на ухо несколько слов. Я не мог услышать, что он сказал, но в душе восславил Господа, потому что она замолчала.
На следующую ночь мы остановились на ночлег на поляне к югу от города Стэнфорда. Гилфорд и обе дамы уже были в своих палатках, хотя темнота опустилась совсем недавно. Мы сидели у костра и ели со своих щитов, держа их на коленях.
Никто ничего не говорил, пока Эдо, порывшись в своем мешке, не достал деревянную трубку в две ладони длиной с полудюжиной отверстий. Его флейта, понял я с запоздалым удивлением, прошло немало времени с тех пор, как он играл в последний раз.
– Я думал, что ты давным-давно потерял ее, - сказал я.
– Так оно и было, - ответил он.
– Какой-то ублюдок украл ее у меня на самое Рождество. А эту я купил в Эофервике.
Он закрыл глаза, словно пытаясь вспомнить, как ею пользоваться, затем приложил суженный конец к губам, глубоко вдохнул и начал: сначала тихо и медленно, задерживаясь на каждом вздохе, словно нащупывая дорогу в темноте, пока наконец я не начал разбирать мелодию. Я впервые услышал ее во время итальянской кампании много лет назад, и теперь, глядя в огонь, словно оказался там снова: с ощущением знойного лета, среди полей с коричневыми засохшими побегами, в тени оливковых рощ и черных кипарисов.
Пальцы Эдо порхали над отверстиями, музыка оживала, изящно поднималась к верхней ноте, дрожала и переливалась некоторое время, прежде чем успокоиться и раствориться с тишине.
Он отнял флейту от губ и открыл глаза.
– Надо было чаще упражняться, - сказал он.
– Я очень долго не играл.
Я не мог с ним согласиться, такой уверенной и чистой была его игра.
– Сыграй нам еще одну песню, - попросил Уэйс.
Костер сократился, и я заметил, что мы уже сожгли большую часть собранных веток.
– Пойду поищу дровишек, - сказал я, поднимаясь на ноги.
В тот день прошел дождик, так что сухого топлива было мало, но в итоге я набрал достаточно, чтобы поддержать огонь хотя бы до полуночи. Я уже возвращался назад, держа в руках охапку сыроватого хвороста, когда до меня донесся голос. Он звучал среди деревьев, не со стороны лошадей.
Я остановился. Ночь была тихая, и несколько мгновений единственным звуком, который я слышал, был голос флейты Эдо: на этот раз он играл быструю песню, мелодия звучала весело и задорно. Но затем рядом снова прозвучали тихие слова. Женский голос, и, подойдя ближе, я увидел Беатрис.
Она стояла на коленях на голой земле, опустив голову и молитвенно сложив руки. Мне была видна ее спина и затылок, отброшенный капюшон открывал ее светлые волосы, связанные в тугой узел. Мокрая земля мягко принимала мои шаги, и она, должно быть, не слышала меня.
– Миледи, - сказал я.
– Я думал, ты уже спишь.
С резким вздохом она обернулась, выражение ее лица напомнило мне оленя, который только что услышал звук охотничьего рога.
– Ты меня напугал, - сказала она, поджав губы.
– Бродить по лесу не безопасно. Ты должна быть с остальными.
Я оглянулся в сторону огня, удивляясь, как они могли отпустить ее одну. Придется поговорить с ними позже.
– Я не бродила, - возразила она.
– И я не нуждаюсь в сторожах.
Она отвернулась и снова опустила голову, закрыв глаза и, вероятно, надеясь, что я уйду, если меня проигнорировать. Слабый лунный свет падал на ее лицо, и я заметил, что на ее щеках поблескивают влажные полосы. Она плакала.
– Что случилось?
– Спросил я.
Они ничего не сказала, но не успел вопрос сорваться с моих губ, как я уже понял причину.
– Ты думаешь о своем отце, не так ли?
Она подняла руки к лицу, словно пытаясь спрятать от меня свои слезы.
– Оставь меня, - сказала она сквозь рыдания.
– Пожалуйста.
Но выговор Гилфорда несколько дней назад еще был свеж в моей памяти, и вид плачущей Беатрис на коленях пробудил во мне сожаление большее, чем я мог вынести. Здесь был шанс все исправить.
Я присел рядом с ней, и отложив дрова легко коснулся ее плеча. Она вздрогнула от моего прикосновения, хотя не попыталась встать или оттолкнуть мою руку.