Версальский утопленник
Шрифт:
И, наконец, инспектор Ренар, не боясь последствий, открыто предавался греху, который в текущем веке привел на костер шестерых грешников. Отвращение короля к нечистым разделял и начальник полиции, поэтому и Париж, и Версаль находились под пристальным наблюдением полиции нравов; завели даже особые списки, куда заносились имена лиц, подозревавшихся в пристрастии к однополой любви. Власти обрушивались даже на аристократов, задержанных на месте преступления. Но так как карающий меч правосудия, опустившийся на голову преступника, бесчестил всю семью, применительно к знати власти ограничивались высылкой из столицы. Из-за столь пристального внимания порок сей постоянно вызывал любопытство, подталкивая к нему
Судя по манерам Ренара, к своим отступлениям от общепринятых правил в личной жизни он относился исключительно хладнокровно. Это свидетельствовало о том, что, возможно, он был в курсе неких государственных тайн, которые, по его мнению, ставили его вне досягаемости для контроля со стороны такого сурового блюстителя нравов, каковым являлся Ленуар. Николя понимал, что необходимо срочно покопаться в прошлом Ренара, чье нынешнее влияние и дерзость — как не раз подтверждал его опыт — без сомнения, корнями уходили в его былые дела.
Обдумывая эту мысль, он дошел до Шатле, где, покуривая трубку, его ждал Бурдо. Николя немедленно рассказал ему про встречу с Филином. Затем оба довольно долго молчали, собирая в кучку разрозненные мысли, дабы уяснить для себя всю сложность дела.
Первым нарушил молчание Бурдо; подойдя к камину, он вытряхнул в очаг пепел из трубки и произнес:
— Николя, пока ты будешь ездить в Версаль, я соберу сведения о нашем хитром лисе. Повидаюсь с Марэ, инспектором из полиции нравов, а также с комиссаром Фуко, отвечающим за патрулирование общественных мест. По их искренним ответам или, наоборот, по их молчанию станет ясно, действительно ли инспектор Ренар является влиятельной особой, какой хочет казаться. А если он вдобавок еще и подвержен философскому греху, то все сразу выстроится в одну линию. И нам останется только понять, что это за линия.
— Полностью согласен и хочу еще кое-что добавить. Хорошо бы отправиться в Бастилию и расспросить узника, протокол допроса которого показывал мне Рабуин. В высшей степени любопытно, какого такого Горация он упомянул. Мы охотимся на дичь, которая разбегается во все стороны и запутывает следы; однако в свое время она соберется в одном месте, и мы должны ждать ее в засаде. Итак, я мчусь в Версаль — поговорить с королевой и ее окружением.
— Лошадь ждет тебя. Сегодня утром я прошел через полицейские конюшни и привел для тебя великолепную рыжую кобылу; по словам тамошнего конюха, у тебя с ней необычайно трогательные отношения.
Взволнованный предупредительностью своего помощника, Николя обнял его за плечи и, кивнув головой, выскочил за дверь. Как же прекрасно иметь за плечами такого друга, который всегда поддержит, все предусмотрит, поймет тебя без лишних слов и сделает то, о чем ты только успел подумать.
Резвушка, как всегда, встретила его радостным ржанием и тотчас потянула к нему свою длинную морду, словно желая вобрать в себя его запах. Он погладил ее по голове, нежно помассировал веки, и судя по тому, как по телу кобылы волнами побежала дрожь, эта ласка пришлась ей особенно по вкусу. Поприветствовав таким образом старую приятельницу, Николя вскочил в седло.
При выезде из Парижа поднялся сильный ветер, взметнув вверх клубы пыли. Жара не намеревалась отступать, хотя по ночам небо нередко пронизывали ослепительные молнии. Горячий ветер шелестел жухлыми серо-зелеными листьями, глядя на которые невозможно было догадаться, что лето в самом разгаре. Окутавшее окрестности марево не позволяло разглядеть детали пейзажа, все сливалось в единую блеклую картину, размытую, словно акварель плохого художника. Николя потихоньку напевал шутливую песенку, которую, похоже, внимательно слушала его лошадь, ибо с каждым новым куплетом она мчалась все быстрее. Быстрая езда опьянила его; перестав глядеть по сторонам, он видел только стремительно убегающую из-под копыт дорогу, да в ушах звонко свистел ветер. Он словно сросся со своим конем, всем телом ощущая смену его чувств: радость от преодоления дорожных колдобин, испуг от неожиданно бросившейся перебегать дорогу собаки, досаду от порыва ветра, швырнувшего в глаза кучку сухих листьев. Лошадь отвечала тем же, повинуясь малейшему напряжению его шенкелей. Между всадником и лошадью установилось гармоничное сообщничество, и те, кому довелось увидеть их, когда они мчались мимо, невольно задумывались, не кентавр ли из стародавних времен только что проскакал по дороге.
Желая привести себя в порядок и сменить костюм, запачканный пылью и лошадиной пеной, Николя решил сделать остановку в особняке д’Арране. Триборт, всегда с радостью встречавший Николя, теперь и вовсе благоговел перед ним: ведь он совершил плавание на корабле королевского флота и принимал участие в настоящем морском сражении! Мадемуазель д’Арране собиралась выходить, и если господин Николя желает поговорить с ней, ему следует поспешить. Когда он вошел, Эме, в длинном шелковом одеянии лилового цвета, оборачивала вокруг талии пояс цвета зеленого миндаля. И хотя, по мнению Николя, эта туника нисколько не подходила для официального выхода в свет, Эме была в ней столь прекрасна, что он замер на пороге, не в силах оторвать взора от возлюбленной. Заметив его, она бросилась ему на шею, но, быстро выскользнув из его объятий, с обиженным видом произнесла:
— Итак, сударь, вот какова моя награда за то, что мне удалось вырваться к вам в Париж! Едва сев за стол, вы исчезаете в самом начале пиршества! К счастью, господин де Ноблекур, Семакгюс и Лаборд были готовы в лепешку расшибиться, чтобы утешить меня в моем отчаянии. Как, сударь, вы еще смеете улыбаться?! Да, я была в отчаянии. Но им удалось меня развлечь.
— Ну, скорее уж не в лепешку, а в много-много маленьких блинчиков.
— Каких блинчиков, что за блинчики?
— Те, которые замечательно готовит Катрина.
Она рассмеялась.
— Гадкий шутник! Да и я тоже хороша. Смеюсь над вашими дурацкими шуточками.
— Признайтесь, вам они нравятся. У меня в запасе их немало.
— Чудовище! — со смехом воскликнула она, больше не пытаясь вырваться из его объятий и подставляя губы для поцелуя.
— Бог мой, какая нежная ткань! Она так и манит.
Эме с сожалением оттолкнула его.
— Не торопитесь, Николя, подумайте о своих ранах. К тому же я опаздываю: меня ждут.
— Воздыхатель?
— О, сударь, вы опять за свое! Мадам Елизавета приняла лекарство, и теперь время принадлежит нам. Мы с несколькими дамами едем в Париж — сопровождаем несчастную госпожу де Лаборд.
— Вот как! А можно поинтересоваться, откуда взялась потребность в столь многочисленном эскорте? Тут кроется какая-то тайна?
— Именно. Полагаю, вы слышали о докторе Франце Антоне Месмере, недавно прибывшем из Вены с рекомендательным письмом князя Кауница?
— Князя Кауница? Не так давно князь оказал мне честь, принимая меня у себя в Вене. [29]
29
См. «Мучная война».