Вершина мира
Шрифт:
– Ничего.
– Врешь!
– заорал он, вскакивая, стул полетел в сторону, а разъяренный мужчина навис надо мной грозовой тучей.
– Выкупила и паришь мозги целый год своим занудством! Носишься со своим человеколюбием, как с писаной торбой! Засунь ты себе его в задницу! Ты же ни черта не можешь сделать толком, даже когда пороть меня взялась, представление из этого устроила, только чтоб тебя пожалели! Кому ты, вообще нужна, дура набитая?! Да что ты о жизни знаешь, идиотка тепличная?! Все время лезешь ко всем со своими советами и сочувствиями, а ты не задумывалась - это кому-нибудь нужно? Да всем бы
– Замолчи, пожалуйста, - тихо попросила я, - ты же об этом потом жалеть будешь...
– О, ты меня затыкаешь?
– злорадно заключил он.
– Что, правда глаза колет и слушать невозможно?
– Влад, ты не боишься меня обидеть?
– неожиданно для себя самой спросила я, чувствуя, что проваливаюсь в черную бездну.
– Тебя? Обидеть?
– он аж выпрямился от удивления, потом расхохотался зло, громко и обидно.
– Да от тебя же все отскакивает, как от стенки! Ты не пробиваемая! У тебя и души-то нет, потому что будь она у тебя, ты уже давно удавилась от сознания собственной вины. Но ты не удавишься, ты ж у нас блаженная!
– Влад, замолчи, прошу тебя, - предприняла я последнюю попытку прекратить весь этот абсурд.
– Да, кстати, хозяюшка, покупателя уже нашла?
– невозмутимо продолжал он, будто и не слышал моей просьбы.
– Или, как обычно у тебя, все случайно выйдет? Так ты поищи, сделай хоть раз в жизни благое дело, да такого, чтоб позабористей, чтоб в первый же день мне ремней из шкуры нарезал... Ты все время задаешься вопросом, почему я набираюсь каждый вечер? Я тебе отвечу, чтоб морды твоей не видеть...
– Пошел вон, - спокойно, но твердо приказала я, стиснув зубы, ощущая вполне реальную боль в сердце.
– Что?
– опешил он.
– Пошел вон!
– повторила я, указывая пальцем на дверь.
– К-куда?
– такого поворота он не предполагал, впрочем, и я тоже, но мне уже было наплевать на то, куда он пойдет и где проведет ночь и всю ближайшую жизнь. Я устала.
– Мне плевать, - с ноткой горечи ответила я, хотя заставляла себя не проявлять никаких эмоций, чуть пожав плечами, - я же непробиваемая шлюха и убийца, совсем, как моя мать.
Влад вперился в меня мрачным взглядом, затем тяжело развернулся и, накинув на плечи измятую рубашку, вышел из моей комнаты. Через некоторое время послышался шум закрываемой двери. Влад ушел не только из моей комнаты, но и из дома.
Держаться теперь смысла не было, и слезы горячим потоком хлынули по щекам, обжигая, как на морозе. Я нашарила подушку и как в детстве плотно обхватила ее руками, прижала к животу и медленно сползла на пол. Рыдания застревали в горле не давая дышать. Господи, за что? Я раскачивалась из стороны в сторону, обнимая подушку - единственную непреложную реальность в окружающем мире - ощущая себя брошенной и никому не нужной. Скрипнула дверь.
– Я тебе сказала - пошел вон!
– напомнила я, не поднимая головы, а на сердце на миг стало легче - он вернулся! Он пришел, и сейчас попросит прощения за все те гадости, что наговорил в порыве гнева и обиды и я его, конечно же, прощу, а потом мы будем пить чай и смеяться над всем произошедшим, и я ему все-все расскажу и про себя, и про мать,
– Аньк, я не вовремя?
– в комнату осторожно просочился Никита, не подозревающий, что я готова его убить. Он действительно не вовремя и не тот, кто нужен. Тот, без кого жить нельзя ушел навсегда и с этим придется существовать, а Никита ни в чем не виноват. Я быстро вытерла лицо о подушку и посмотрела на друга.
– Что ты хотел?
– я поднялась, швырнула подушку на кровать, всем сердцем желая выпроводить гостя и в одиночестве продолжать предаваться жалости к себе и постигшему меня горю.
– Нас на труп вызвали, а наш эксперт ногу сломал, остальные заняты, а ты не дежуришь, да и знаешь, что делать надо, вот я и... ну, ты понимаешь?
– Хочешь, что б я вылетела с бригадой?
– через силу улыбнулась я, Никитина просьба опровергала все, что говорил Влад - во мне нуждались, вот прямо здесь и сейчас и кроме меня это решить никто не сможет.
– Если не трудно, - облегченно выдохнул Никита, обычно я так просто не соглашалась, ведь это не моя работа.
– Хорошо, дай мне пять минут, - мои губы более уверенно растянулись в улыбке, вот она моя жизнь и никто мне не нужен ни любовник, ни тем более муж, как-нибудь обойдусь. Я провела рукой по волосам и направилась в ванну переодеться в более подходящую одежду.
Никита схватил меня за руку, когда я уже открыла дверь, резко развернул к себе и внимательно посмотрел глаза.
– Аня, что с тобой? Ты плакала?
– Нет, всего лишь аллергия, - покачала я головой, преисполненная благодарностью к другу за участие.
– Хочешь, я твоей аллергии морду набью?
– с унылой серьезностью спросил он.
– Не стоит, все нормально.
...Влад еле передвигая ноги притащился в участок. Ему больше некуда идти и что делать дальше он определенно не знал. Его впервые в жизни выгнали из дома. И что теперь с ним будет? Где он будет ночевать? Жить? Он вдруг понял, что совершенно не умеет самостоятельно о себе заботиться. Всегда был кто-то, кто решал, где ему спать, сколько работать, что есть. От него требовалось всего лишь выжить и не свихнуться, а обо всем остальном позаботятся хозяева. Владу в жизни они попадались всякие, жестокие и не очень. Его могли избить почти до смерти, оставить висеть на кандалах столба под палящим солнцем, когда кажется, что кожа вот-вот лопнет от жарящих лучей. Или кинуть подыхать на сырой каменный пол подвала, где по углам таятся полчища крыс, но что бы выгнали из дома такого просто не случалось. А если еще учесть, что при этом проявили ледяное равнодушие, это вообще что-то выходящее за пределы понимания, это не поддается никакому объяснению.
Влад очень жалел, что ему слишком быстро удалось справиться со своими эмоциями, и он сумел выйти из благословенного летаргического сна, в который он, казалось, попал после подслушанного разговора. Теперь на него все чаще накатывал самый обычный животный страх, справиться с которым все сложнее. Он не врал своей хозяйке, когда говорил, что не может и не желает ее видеть, но это была лишь часть правды. Больше всего он боялся того момента, когда его продадут кому-то чужому и страшному, совсем как в детстве, когда продавали маленького, худенького мальчонку.