Вершина мира
Шрифт:
– На диване оно, конечно удобнее, - согласилась со мной Вика, - да вот беда одна - засыпаю моментально. Ты надолго его забираешь?
– До завтрашнего вечера, дольше держать нет смысла.
– Слушай, - Вика приняла в кресле сидячее положение, и заговорила шепотом, - загреби его на недельку, а? Чего тебе стоит, а Эж хоть выспится толком, а то на его работе отпуска не дождешься.
– Не дождешься, - подтвердила я, - но он нам спасибо не скажет.
– А мы и не просим, - Вика подмигнула мне и лучезарно улыбнулась.
– Хорошо, - пообещала я, - попробую что-нибудь сделать. Неделю не обещаю, а вот дня три устроить можно.
– И на том спасибо, - одобрительно кивнула она.
В комнату вошел Эжен, он так и светился недовольством. Смерив
– Что вы уже замышляете?
– Ничего, - Вика смотрела на мужа кристально честными глазами.
Она встала проводить нас до двери, поцеловала мужа в щеку и пожелала удачи, правда не понятно кому - ему или мне. Мы вышли из каюты и направились к лифтам. Эж шел впереди, я, отстав на полшага.
– Обычно я вожу людей под конвоем, а меня в первый раз, - хмуро пошутил он, оглядываясь, - неприятное чувство.
В ответ я только пожала плечами и надавила на кнопку лифта госпитального уровня.
Оказавшись в кабинете, я быстро осмотрела плечо Эжена, с недовольством обнаружив, что моим советом о фиксации никто не воспользовался. Намазав сустав обезболивающей мазью, наложила плотную повязку. Эж, смотрел на меня жалостливо и обречено, что ему совершенно не помогло. Я вызвала медсестру и приказала оформлять пациента в общую хирургию. Устроив его в больничной палате со всеми возможными удобствами, пообещала расстроенному парню заглянуть с утра перед обходом. Эж даже не пытался спорить со мной по поводу водворения его в больницу, что было странно, при его-то характере. Я вколола ему обезболивающие и снотворное.
– Он видел твою мамашу, - сообщил мне Эж на прощание.
– Я уже ничего с этим не сделаю, - пожав плечами, ответила я, чувствуя себя канатоходцем, балансирующим на краю пропасти.
По дороге домой заглянула в ординаторскую и попросила дежурного врача присмотреть за вновь прибывшим пациентом, мне пообещали, что глаз с него не спустят. Это радует, в смысле, когда в жизни хоть насчет чего-то ты можешь быть совершенно спокоен.
...Влад еще раз перечитал показания дочери. Да, точно, именно в них и есть загвоздка. Конечно, обычные, законопослушные люди, сталкиваясь в обычной жизни с трупом могут вести себя непредсказуемо, забывать, что и когда делали, но все-таки... Она сказала, что была на занятиях, а когда пришла, сразу же обнаружила тело отца, лежащее в бильярдной. А в протоколах следствия значится, что полицейские, прибывшие на место преступления не более, чем через пять минут после обнаружения тела и проведшие поверхностный обыск в ожидании "неотложки", нашли эту самую школьную сумку в комнате дочери потерпевшего.
Или она после того, как нашла тело, прибывая в состоянии шока, сама отнесла сумку в свою комнату, а потом просто забыла об этом? Или, уже зная, что произошло, не стала сразу заходить в бильярдную? Конечно, аргумент слабоват, но другого-то нет. И она сама сказала, что в свою комнату не заходила. А если так, то зачем соврала? Да и если не заходила в свою комнату, почему встретила полицейского в домашней одежде, запачканных в краске штанах и длинной рубашке, а не в школьной форме?
Ладно, будем думать, что она могла придя из школы, зайти в ванну и переодеться в домашнюю одежду, у Ани в ванной творится черте что - халаты, висящие на вешалках вместе с полотняными широкими штанами и старой Владовой рубашкой, которая Ане велика, но нравиться ужасно и которую она носит вместо халата, считаются вполне нормальным явлением. А было ли в той семье так же? Вряд ли.
В том же самом протоколе обыска описываются комнаты дома. И где касается комнаты дочери, отмечается педантичный порядок. Туфли к туфлям, платья к платьям - никакого беспорядка. Если верить полицейским, то даже нижнее белье было разложено строго по цвету и фактуре ткани. Еще следователь, что вел дело, отметил на полях протокола, что комната не несет абсолютно никакой информации о хозяйке, слишком все безлико. А если так, то почему не обратили внимания на все эти простые нестыковки?
А,
Ладно, надо обсудить все это с генералом, если одобрит, Влад попросит командировку дня на три не больше, чтобы полностью отработать версию. Собрав показания девчонки, протокол обыска и свои записи в черную папку, закрыл остальные материалы в личном сейфе - архив уже как час не работал - и отправился к кабинету Дмитрия Петровича, из-за неплотно прикрытой двери пробивалась яркая полоска света - генерал работает.
Влад уже поднял руку намереваясь постучать, но остановился в самый последний момент, пальцы застыли в нескольких миллиметрах от пластика двери. До Влада донесся приглушенный голос Наташи.
– Дима, не тяни себе нервы, - просила она успокаивающе, по ее выражению было явственно слышно, что она повторяет это уже не в первый раз, - ничего ведь не случилось.
– Я не тяну себе нервы, ты даже не представляешь себе, насколько это было страшно, я видел все только в записи, - отвечал генерал и Влад мимолетно поразился усталости и безысходности звучащей в его голосе, - но это было все равно страшно. Мозгами я понимаю, что Аня выбрала единственно правильное решение. Она расколола свою мать, как ни один из моих ребят не смог бы, да и у меня так вряд ли вышло. Понимаешь, у нее нет жалости и от этого страшно. Наташ, она сделала все это хладнокровно, без каких-нибудь эмоций. Я осознаю, хоть мне от этого и больно, что она мстила за себя, за свое детство, но Влад-то здесь причем? Его зачем втягивать во все это? Я специально загнал парня в архив и работой завалил, чтобы сидел там безвылазно и не увидел ее! Парню и так досталось выше крыши, зачем еще этот неоправданный риск? С него хватит и того, что вскорости он узнает, что в смерти его родителей и его рабстве виновата эта женщина, Анина мать! А потом еще суд будет. К чему так рисковать, а если бы он ее увидел и узнал?
– Дима, не драматизируй, - послышался в ответ тихий и настойчивый Наташин голос, - ребенок давно вырос и вряд ли что-нибудь вспомнил бы...
Влад осторожно опустил документы на стол, непонятно как оказавшийся у генеральского кабинета. Ощущение беды было настолько велико, что он не сразу осознал до конца, что жизнь рухнула. Наташа говорила что-то еще, но Влад словно оглох, и ее речь доносилась до него сквозь плотную вату. В голове бились слова генерала ...она мстила за себя, за свое детство... ...в смерти его родителей и его рабстве виновата эта женщина, Анина мать... ...Его зачем втягивать во все это... ...она мстила за себя, за свое детство...
А он все это время мучился, не понимая, зачем его хозяйка проявляет столько благородства к безымянному рабу. Ответ оказался таким простым, банальным и отвратительным в своей голой правде, что даже затошнило. Раньше пользовались только его телом, и это было не так страшно, сейчас попользовались душой. Вероломно. А он-то поверил! Впервые в жизни поверил! И теперь его предали.
Влад ухватился за край стола, боясь, что ставшие неверными ноги подведут, и он упадет. Мир вокруг неудержимо рушился, и остановить крушение невозможно, как нельзя заставить облака ползти по земле, а не лететь по небу. Жизнь рушилась, разбитым стеклом осыпая беззащитную душу, оставляя на ней тонкие, болезненные раны. И ничего уже нельзя изменить, он все услышал и все уже случилось.