Вершинины, старший и младший
Шрифт:
Когда вошли в хату, Лешка сказал, что лепешек он не хочет, а пусть она лучше расскажет о школе в партизанском отряде. Он видел ее тетради. Как же они могли там учиться - в лесу?
Паша пожала худенькими плечами.
– Вот так и могли. Отвели нам самую большую землянку, а так-то больше писали на фрицевских листовках. Они с одного бока чистые. Знаешь, были такие листовки… сдавайтесь, партизаны… и всякое такое. Противно, а писали на них. А то на газетах. Третий и четвертый класс кончила в лагере. Зато сейчас у нас школа хорошая.
Лешка слушал ее рассказ, как будто читал
– Так партизаны же воевали!
– Воевали. А ребята учились. К лагерю наши фашистов не допускали. Только иногда бомбили фрицы.
– А кто учил вас?
– Так ты ее знаешь. Софья Борисовна. Она ведь до войны здесь учительницей была, а потом в партизаны ушла.
Рассказывала Паша скупо и как-то неохотно. Потом совсем замолчала, несколько раз взглянула из-под ресниц на Лешку и тихо сказала:
– Знаешь, что-то случилось в Красовщине. Недоброе. Я сейчас проходила мимо райкома, там Галина Павловна сидит у окна. Второй ихний секретарь… Она говорит, что Ваню по телефону вчера вызвали. Только и сказали два слова, а он бросил трубку прямо на стол - и в конюшню. Даже не стал седлать жеребца, так полетел.
У Лешки заныло где-то возле желудка. Но не показывать же виду перед девчонкой.
– А почему обязательно - неладное, - бодро сказал он.
– У них там хватает дел. Колхоз создают. Комсомольцы против кулаков. Вот и вызвали Ивана на помощь, раз он у них главный.
Паша тихонько вздохнула и принялась разводить тесто для лепешек. За обедом она согласилась кончить рассказ о своей заслуженной корове.
…Их отряд вместе со всеми обитателями лагеря вырывался из блокадного кольца. Было это прошлым летом, перед самым освобождением района. Эсэсовцы прижали отряд к Неману, правильно рассчитывая, что глубокая река никуда дальше не пустит огромный табор с десятками подвод, сотнями женщин и детей и даже со скотом.
Командир отряда оставил в тылу и на флангах небольшие группы прикрытия, а всем остальным бойцам приказал делать плоты. Единственным выходом оставалась переправа. Там, за рекой, - спасительная пуща, и недалеко, на востоке, - свои. Лишь бы за ночь успеть переправиться.
Люди делали плоты и понимали, что не успеют. Слишком коротки июньские ночи. А вековые сосны толсты и неподатливы. Но плоты все равно вязали, потому что бездеятельное ожидание смерти страшнее ее самой.
Еще жива была мать Мойсеновичей. Ее встревожило, что отвязалась от телеги и куда-то пропала корова. Хоть и не до коровы тут, а все-таки… Паша отправилась ее искать и сама не заметила, как вышла на песчаный берег Немана. Глянула в ту сторону и глазам не поверила Их пегая корова преспокойно паслась на другом берегу.
От неожиданности Паша во весь голос заорала на корову. Потом позвала еще раз! Еще!
Пегая животина всегда уважительно относилась к маленькой хозяйке. Она махнула хвостом, послушно двинулась к реке, осторожным балетным шагом вошла в воду и… преспокойно побрела пешком сквозь струи Немана навстречу девочке. При этом она нигде не погружалась глубже белого пятна на своем боку.
Корова нашла брод. Как она обнаружила его, осталось тайной ее коровьего чутья. Позже партизаны из
За час до рассвета переправа была окончена. Последний партизан выбрался вслед за обозом на берег и сложил выразительную фигу в сторону оставшихся с носом карателей. А корове повесили на шею еще один фрицевский крест и присвоили кличку Трижды.
– Так это Варька мне коровий орден подарил?
– спросил Лешка.
– Нет, - улыбнулась Паша.
– Те висят в хлеву, на ошейнике. Его в шутку Иван смастерил. Господи, да где же он? Нет и нет!..
Такой тоской прозвучал Пашин голос, что Лешка поежился.
– Ну… Мити с Соней тоже нет, - привел он хрупкий довод.
– А что, позвонить туда нельзя?
– Правда!
– вскинулась Паша.
– Там телефон есть, в сельсовете. Лешенька, дойди до райкома, а? Сама я как-то… не умею толком звонить. А ты - городской. Все знаешь…
Дважды «Лешеньку» не надо было упрашивать. Через пять минут он входил в знакомый домик райкома комсомола.
Но телефон был занят. Белобрысая девушка со злыми зареванными глазами отчаянно крутила ручку аппарата и дула в трубку.
– Нет связи с Красовщиной, - сказала она, глядя в стенку.
– Сдохла линия. Даже не шуршит. Ты кто?
Лешка назвался и без спросу уселся на жесткий деревянный диванчик. Затылком он прижал к стене габардиновый китель, висевший на гвозде. Это был Митин китель, и Лешке вдруг захотелось хоть благодаря этому прикосновению ощутить около себя брата.
– Господи, еще и детей сюда понавезли, - раздраженно фыркнула белобрысая.
– Ты иди отсюда. И ничего не спрашивай. Ничего я не знаю!
– Я позвонить хотел… в эту… Красовщину.
– Позвонить! Больно быстрый. Линия - тю-тю. Там вчера бой был. Господи!..
– вдруг взвыла она и выскочила во двор.
Лешке стало жутко. Он сообразил, что ни с того ни с сего секретари райкома, пусть даже вторые, в голос не ревут. Бой был? Митю… убили?
С пустой головой он походил по комнате. Послушал онемевшую телефонную трубку. Увидел карту на стене. Пригляделся к ней и удивился, что надписи на ней нерусские. Потом подумал, что удивляться особенно нечему: не успели за год новых карт отпечатать. Он еще раз всмотрелся в карту. Латинские буквы кое-где начали складываться в уже знакомые названия: Neman, Grodno, Mosti, Krasowschina.
В картах Лешка разбирался неплохо. Он посмотрел на масштаб. Трехкилометровка. До Красовщины от районного центра протянулась совсем коротенькая желтая линия, обозначающая проселочную дорогу. Сантиметра три. Значит, всего-то девять километров. До Мити. До Сони и Ивана. Подумаешь, расстояние. Но половина желтой линии стиснута с обеих сторон зеленым пятном. Выходит, лес кругом. Да и сами кубики деревни чуть не сплошь заляпаны зеленой краской. А совсем рядом с ними голубеет полоска Немана.
Лешка глянул через окно во двор. Белоголовая девушка стояла у колодца, черпала из ведра ладошкой воду и плескала себе на лицо.