Вершинины, старший и младший
Шрифт:
Он не стал дожидаться ее возвращения. Вышел на улицу…
– Што?
– почему-то шепотом спросил Варька Лешку.
– Жвонил?
Тот туповато глянул на него.
– А?
– Жвонил?
– Не работает телефон. Ты… иди домой.
…Ну, конечно. Эта белобрысая глядела на Лешку такими глазами, как смотрят на сироту. А может… не Митю, а Ивана? Или Соню?
Лешка шел по улице и чувствовал, что сейчас заплачет. Он шел и шел, чувствуя, как звенит в голове от тоски и одиночества. Он не видел, что улица поселка
Наверное, километре на пятом, перед самым лесом, его нагнал веселый дядька на подводе. Вернее, он его сначала перегнал, а уж потом тпрукнул на свою кругленькую низкорослую лошадку и повернулся к Лешке.
– Сядай, кали ласка. Не звяртай уваги, что я дюбнувши. Порося продал ксендзу в районе. Ён хитрый, а я захитрейший. Ён дае шессот, а я кажу тышшу двести. Я ему кажу на ухо: можа, пан ксендж запамятовал, як самогон дул с паном полицаем-фельдфебелем? Ксендз тут и выложил мне две тышши за порося. Ну, дык сядай, хлопчик. Кажи, куды тебе ехать. Сёння я добрый, могу тебя подкинуть, куды пожадаешь…
Лешка неожиданно для самого себя сказал:
– А в Красовщину… можете?
– Чаму не! Мне в Дворищи. Зусим рядом. Сядай, парень.
Лешка немного подумал и полез на повозку. Действительно, почему бы и нет? До сих пор он шел по дороге почти без мыслей и без цели. Ну а что, если действительно добраться до самой Красовщины? Не найдет Митю, так хоть узнает, что там произошло.
Они уже и в лес въехали, а дядька продолжал вспоминать, как он перепугал ксендза на рынке. Потом он блаженно повалился на спину и положил вожжи себе на пузо. Лешка уткнулся лицом в копну свежего сена в задке телеги. Ни на что на свете ему не хотелось смотреть, и слушать тоже не хотелось. Все-таки он подумал о дядьке: «Жадюга ты, а не добрый… Не пугать милицией надо было того ксендза, а вести его куда следует, если знался с полицаями. На «тышши» свои позарился…»
– Конешно, кабанчик, может, и не стоил больше одной тышши, - снова забормотал пьяненький мужичок, - але ксендзу выкинуть две косых - что сморкнуться. Ну а мне они патрэбны во як!
– Нам они тоже нелишние будут!
– произнес над самым Лешкиным ухом мрачный голос, и подвода остановилась.
Лешка поднял голову.
По обеим сторонам телеги стояли люди. Их было четверо. Пятый держал за морду лошадь. У всех, стволами книзу, автоматы за спиной. У ближнего к Лешке - пышная светлая борода и светлые, какие-то прозрачные глаза. Остальные без бород, но с порядочной щетиной на худых, недобрых лицах. Одеты кто во что: мышиные немецкие френчи с белыми пуговицами, затасканные пиджаки домотканого сукна, на одном ветхая красноармейская гимнастерка с оторванным воротом…
– В бок!
– скомандовал бородатый, и подвода круто свернула с дороги в сторону. Ломая кусты ольшаника, она въехала в густую поросль елового подлеска.
– На варту!
– сказал бородатый, и один из его людей стал продираться сквозь колючие ветки обратно к дороге.
Лешка оцепенело наблюдал за происходящим, зато с хозяина повозки хмель соскочил.
– Лю-ю-ди!
– завопил он, вскидываясь на повозке.
Хрусткий удар кулака в лицо опрокинул его снова на спину. Лешке на ногу брызнула кровь, и он в ужасе втиснулся в сено.
– Сам достанешь деньги, или тебя щупать надо?
– спросил бородатый и шевельнул автоматом.
Сплевывая розовую слюну на рубаху, дядька вытянул из-за пояса штанов кисет. Подчиняясь движению бровей бородатого, к мужику придвинулся человек в домотканом пиджаке, взял кисет, вынул из него деньги и пересчитал. Потом, не размахиваясь, треснул дядьку в ухо.
– Здесь полторы косых, - сказал он.
– Неужели, целых пятьсот пропил?
– весело удивился бородатый.
Дядька застонал. Ничего он не пропивал. Кабанчика помянул собственным самогоном, захваченным из дому… Получалось, что ксендз его бессовестно обсчитал.
– Брешешь, быдло, - раздумчиво произнес бандит в пиджаке.
– Надо его щенка потрогать. Не иначе, хозяин заначку от жинки зробил и сынку передал. Когда-то и я так хитрил…
Он протянул к Лешке руку, чтобы взять его за ворот. Лешка рванулся в угол телеги, и чужая грязная рука успела схватить только пояс брюк.
– Ну так и есть - хрумкает!
– захохотал бандит и ловко выдернул из брюк подол Лешкиной рубашки.
На сено выпал листок тетрадной бумаги. Тот, который Лешка оставил на запасной «иштребитель».
– То не гроши, - разочарованно хмыкнул человек в пиджаке.
– То какая-то грамотка. Чего с ними дальше робить будем? Отпустим или как? Полторы тысячи все ж таки взяли…
Поставив ногу на ступицу колеса, бородатый разглаживал на колене исписанную фиолетовыми чернилами тетрадную страницу.
– Отпустить, говоришь?
– рассеянно спросил он.
– Можно и отпустить… Можно. Да…
Он вдруг резко выпрямился и в упор глянул на Лешку. Смотрел долго, обшаривая прозрачными угрюмыми глазами его лицо, рубашку, брюки, желтые запыленные полуботинки.
Потом повернулся к хозяину повозки.
– Твой хлопец?
– Не мой, - всхлипнул дядька.
– Попутный…
– Так. Вижу, что не твой, пьянчуга.
И снова светлые глаза вцепились в мальчишку на возу.
Лешка успел устать от чувства ужаса. Единственно, чего он сейчас еще боялся, - это прикосновения страшных чужих рук, которые могут вот так хладнокровно бить по лицу, хватать за воротник, шарить по телу. Но бородатый к нему не прикасался. Поэтому взгляд его Лешка выдержал сравнительно стойко.
И бородатый вдруг отвел глаза. Он стоял с листком бумаги в руке и смотрел куда-то в сторону леса.
– Слазь с воза, Вершинин, - вдруг сказал он Лешке.
– Слазь и… не бойся. Пойдешь с нами. А ты! заорал он на ограбленного мужика.
– Лупи кобылу и дуй до своего вшивого хутора, пока я не передумал. Твое счастье, что мы сегодня уже по уши настрелялись. Если кому гавкнешь на дороге о нашей встрече, завтра спалим хату вместе с блохами. А вздумаешь в колхоз записываться - на воротах вздернем.