Версия Барни
Шрифт:
— Ваш гость пришел, мистер Минцбаум!
— Какара те бам взыть, — проснувшись, сказал Хайми и протянул мне похожую на веточку трясущуюся руку (ту, которая еще действовала).
— Скажите, что вы тоже рады его видеть, — подмигнув, шепнул мне официант.
Глаза у Хайми слезились, а рот все время скашивался на сторону, будто его за невидимую ниточку дергают. На подбородке струйка слюны. Он улыбнулся, вернее, попытался это сделать, раскрыв ротовое отверстие, потом указал на мой стакан.
— Хотите выпить? — перевел официант.
— Мне сделайте «праздник весны». Большой.
— А мистеру Минцбауму, без сомнения, как обычно, — сказал официант и удалился.
Качая головой из стороны в сторону, Хайми застонал. Снова потянулся ко мне, взял меня за руку бессильными пальцами.
— Все о'кей, Хайми, — сказал я, вытирая ему глаза, а потом подбородок слюнявчиком.
Официант принес мне мой коктейль, а Хайми налил минералки «эвиан».
— Пшел ты , мешуга шлеп, —сказал Хайми, выпучив от натуги глаза, и, перевернув минералку, указал на мой стакан.
— Нехорошо, нехорошо, мистер Минцбаум.
— Не говорите с ним таким тоном, — сказал я, — и принесите ему «праздник весны», пожалуйста.
— Ему нельзя.
— И быстро! — нахмурился я.
— Я принесу, но вы сами будете с нею объясняться.
— С нею?
— С его внучкой. С миссис Кац.
— Покажите, что там у вас?
— Что подавать мистеру Минцбауму, я знаю, — сказал официант, раскрывая передо мной меню, — а что будете вы, — тут он сделал паузу, но потом все же добавил: — сэр?
— А что тут подают мистеру Минцбауму?
— Овощи на пару и омлет. Без соли.
— Нет, только не сегодня. Сегодня мы оба будем жареную грудинку и латкес. И не забудьте захватить хрен.
— Вотата уше, — сказал Хайми, радостно покачиваясь взад-вперед.
— И еще мы бы хотели бутылку «божоле». О боже, я смотрю, у мистера Минцбаума нет винного бокала. Принесите ему.
— Миссис Кац будет очень недовольна.
— Делайте, что вам велено, а с миссис Кац я все улажу сам.
— Воля ваша.
Хайми ткнул в свой разинутый рот вилкой, что-то яростно пытаясь мне внушить глазами.
— Хайми, ты даже не пытайся ничего говорить. Я все равно ни слова не понимаю.
Официант принес ему «праздник весны». Мы чокнулись и оба выпили.
— За нас, — сказал я, — и за те веселые деньки, что мы знавали вместе. Их у нас никому не отнять.
Он пригубил коктейль. Я вытер ему слюнявчиком подбородок.
— А теперь за авиацию Восьмой армии, — сказал я, — за Дюка Снайдера, за Моцарта и за Кафку, за баб, за Доктора Джонсона и Сэнди Кофакса, за Джейн Остин и Билли Холидей [258] .
— Вобляп, — произнес Хайми, тихо плача.
Придвинув свой стул к нему поближе, я принялся помогать Хайми резать мясо и оладьи. Когда к нам снова подошел официант, Хайми что-то залопотал, зажестикулировал…
258
* Дюк Снайдер, Сэнди Кофакс —бейсболисты . Билли Холидей(1915–1959) — американская джазовая певица.
— По'эл, не дурак! — сказал официант и принес Хайми блокнот и карандаш.
Хайми долго возился, старался, что-то писал, вырывал страницу, комкал, снова начинал, что-то бормотал, борясь с одышкой. Наконец он вручил мне то, что ему удалось накорябать печатными буквами:
Скоро мы были оба пьяны, но, по счастью, компрометирующую нас посуду уже убрали — к тому моменту, когда в зал величаво вплыла Дражайшая Супруга Фиона, за которой, с видом легавой, идущей по следу, тащился Шелли; они вошли и двинулись мимо столиков, лучась благожелательностью к тем, кто по-прежнему входит в список самых-самых, других же, тех, кто не стоит ответных любезностей, удостаивали лишь краткого кивка. Наконец приблизились к нам. Коренастая Дражайшая Супруга предстала перед нами вся в драгоценностях, упакованная в шифоновое вечернее платье, у черного бархатного ворота скрепленное усыпанной бриллиантами застежкой и оттопыривающееся все больше не там, где надо. Шелли был в смокинге и лиловой рубашке с плиссированным жабо (мне такие рубашки всегда напоминают стиральную доску), к этому галстук в виде веревочки с какой- то индейской висюлькой и ковбойские сапоги ручной работы — видимо, для защиты от ядовитых змей, если вдруг придется с риском для жизни пересекать проспект Родео Драйв.
— Ну что, старые негодники, — наверное, не наговоритесь никак? — сказала Дражайшая Фиона и, наморщив аккуратненький, скульптурно выточенный хирургом носик, запечатлела на практически лысом черепе Хайми алый оттиск накрашенных губ. — Я слышала, веселая у вас была жизнь, когда вы в молодости вместе пребывали в развратном Пар-ри.
— Какого черта Шелли не предупредил меня, что он не может говорить?
— Ну ладно, ладно. Так тоже нельзя. Вам не хватает чуткости, вот и все. Хайми просто временами бывает трудно понять. Не правда ли, дедуля?
Дальнейшее смутно, помню только, что официант отвел Фиону в сторонку, после чего она на меня накинулась:
— Вы что, в самом деле давали ему пить крепкие напитки и есть жареное мясо с вином?
Хайми, вращая глазами, пытался быть услышанным:
— Бляпо шебо жо!
— У него недержание, — сообщила Дражайшая Фиона. — А вы ведь не придете убирать за ним в три часа утра.
— Вот только не говорите мне, что вы придете!
— Так вышло, что именно сегодня мисс О'Хара на ночь отпросилась.
Помню, Хайми поставил регулятор на реверс, откатился от стола, остановился, а потом дал полный вперед и устремился в сторону Дражайшей Внучки. Та взвизгнула, но Шелли успел выхватить ее с пути опасного снаряда. Впрочем, может, ничего подобного и не было, это опять я лезу в собственную память, что-то там подстраиваю, подкручиваю, меняя реальность. Но, по-моему, разозленный Хайми, который стукачей всегда терпеть не мог, стал потом гоняться за официантом, пытаясь взять его на таран, однако при попытке слишком круто повернуть редлштульналетел на какую-то женщину за чужим столиком. Хотя, может быть, я только хотел бы, чтобы весь этот бедлам имел место. Наслаждаясь собственным рассказом, испытываешь большой соблазн что-то где-то иногда нарочно усложнить. Честно говоря, я вообще прирожденный лакировщик действительности. Хотя, с другой стороны, разве не это главное в ремесле писателя? — пусть он даже и новичок зеленый вроде меня.