Весь этот джакч.Дилогия
Шрифт:
– А почему хонтеев? – спросил я. – Почему не пандеев? Они нам как-то ближе…
И заржал самым идиотским образом.
Тогда мы принялись планировать пандейскую кампанию. Для начала мушкет разрушит пробку в туннеле, а потом…
– Стой, – говорю, – пока помню. Только честно: ты в кидонскую рулетку играл?
Он башкой помотал – и на меня смотрит. Потом медленно так говорит:
– На самом деле – нет. Но снилось мне это джакч сколько раз. То пустое гнездо окажется, то – осечка. А страшнее всего, когда вроде бы капсюль вспыхивает, а порох нет, и тогда пулька из ствола
И полились единым потоком свекольная самогонка, пандейская кровь и боевые песни вроде «В далёкий поход созывает всех Старый Енот, в дорогу жена ему пачку бельишка даёт, а там – красные кальсоны, йо, красные кальсоны, йо, красные кальсоны…» Там официально какие-то другие слова, но их мало кто помнит.
Счастье, что в отделении дока Акратеона лежали только я да капрал Паликар.
Кстати о капрале. Появлялся он в палате или это мне только привиделось? Такие типы выпивку даже через стену чуют. Неужели хватило у него наглости?
Вроде как сидит он между нами, дымит своей поганой сигарой, а Князь хлопает его по плечу, высочайше отпускает вину и обещает сделать генералом императорской свиты…
А больше ничего не помню – больной всё-таки…
У изголовья вождя джакчеедов
Проснулся я на следующее утро от хорошей затрещины.
Неужели, думаю, это рыжий доктор-салага так распоясался, что рукоприкладствовать начал над беспомощным пациентом?
Разлепил я возмущённые очи и уста гневные разинул…
Ну, как разинул, так и ззинул обратно.
Штаб-майор Тим-Гар Рашку сидит на развёрнутом спинкой вперёд стуле, ручки свесил…
Повёл я глазами в стороны – так и есть, никто в палате не убирался, тумбочки сдвинуты, огрызки да стаканы на полу валяются… Цветы разбросаны, один горшок расколот, земля на полу, следов на ней полно… Неужели мы тут ещё горскую чучу плясали?
Князь сам ушёл отсюда, или кто-то наше застолье разогнал?
– Здорово, Сыночек, – сказал Рашку. – Не понимаю я вас, молодёжь: вам-то пить зачем? Здоровье звериное, голова ни о чём ещё не болит…
И даже перекосило его при этих словах.
Ага, сображаю: видно, не почудилось мне, а в самом деле уже прошло на плацу построение и откричали погранцы все песни и клятвы… Значит, некуда теперь майору торопиться, и может он меня мурыжить до вечерней поверки, когда снова придётся ему заряжаться снадобьями доктора Моорса…
– А где следователь? – ляпнул я ни с того, ни с сего. – То есть, здравия желаю, господин штаб-майор…
– Ах, тебе следователя надо? – сказал Рашку. – Я, конечно, могу это устроить. Придут двое. Принесут обычный полевой телефон и пластиковый мешок. И очень быстро узнают всё, что им нужно. Хоть это и не будет соответствовать действительности. Я же до войны сам полицейским был, да ещё в промзоне столицы, так что… Но никакого следователя не будет. Руководство – заметь, самое высшее! – решило назначить тебя героем. С присвоением медали «Верный сын» третьей степени. Отечество нуждается в героях, а разболтанная молодёжь – в живых примерах…
– Каким
– Не тот у нас герой, кто по факту совершил подвиг, – сказал дозер. – А тот у нас герой, кого мы хотим видеть на этом месте!
– Кто – мы? – сказал я в полном одурении.
– Народ! – сказал господин Рашку и поднял палец. – Народ хочет видеть на месте героя несовершеннолетнего молодого парня рабочего происхождения, здорового физически и морально, не связанного ещё узами брака (это важно для девушек), готового встать рядом с отцом в шахте на трудовую вахту, не заражённого гнилыми либеральными идеями… В общем, лучше тебя не найти, Чак Яррик, маленький смельчак. Весь ты соответствуешь заявке Департамента пропаганды…
Выдуло из меня начисто лютый вчерашний хмель.
– Гай Тюнрике этим «отчичам» навалял, – сказал я, – Гая и награждайте. Он меня из джакча вытащил, а не наоборот… Да! Я ведь ещё и заражённый! У меня мысли знаете какие гнилые!
– Да уж знаю… – сказал дозер. – Но Гай Тюнрике – совершеннолетний и женатый, и уже поэтому отпадает. Да и женился он весьма неудачно. Отец Лерты Чемби… как бы это сказать…
– Выродок, – я посмотрел ему в глаза. – И политический заключённый.
Дозер опустил веки и помолчал.
– Так это называется, – сказал он наконец. – Поступить в училище Гаю, вероятно, позволят, но никакой карьеры парню не видать. Так и будет твой Грузовик тянуть лямку в провинциальном гарнизоне вроде этого… Или даже именно здесь, когда эти недоумки создадут, наконец, в Горном крае особый военный округ…
– Притащим Пандею за шиворот назад в имперскую семью? – снова догадался я.
– Именно. Пока Пандея нас самих в джакч не затащила, – сказал дозер. – Помнишь ведь плакат в классе политической подготовки: ползёт контрабандист, за контрабандистом диверсант, за диверсантом – оккупант. Как бы этот дурацкий плакатик у нас вживую не сыграл…
– О! – вспомнил я. – Тогда почему капрал Паликар по госпиталю свободно расхаживает?
– Не понимаю я вас, молодёжь, – снова сказал дозер. – То для вас Паликар негодяй и убийца, то – друг и собутыльник…
Массаракш! Это было на самом деле!
– Почему собутыль… – пискнул я, но штаб-майор уже поднёс к моему носу коротенький окурок сигары. Потушена сигара была об газету, постеленную на тумбочке…
Крыть было нечем.
– Надеюсь, вы с сыном полковника Лобату не слишком распускали языки? – сказал дозер, и глаза у него на миг сделались белыми.
– Да о чём нам распускать, – промямлил я. – Что мы там знаем? К тому же он и сам – секира и броня…
Джакч! А вдруг то, что говорил Князь в моём бреду – правда?
– Люк Паликар, – сказал штаб-майор, – очень опасный человек. Более опасный, чем ты думаешь… И уж точно – не в том смысле.
– Шпион, что ли? Так чего он у вас на воле разгуливает? – сказал я. – И всё ещё больной?
– Поумерил бы ты свою догадливость, Чаки… Оттого и разгуливает, что всегда на глазах должен быть, – сказал дозер. – А в башне ПБЗ у меня глаз нет… Пока нет.