Весь Фрэнк Герберт в одном томе. Компиляция
Шрифт:
Свенгаард изучал темные, напряженные черты лица хирурга Централа. Углубленные линии на лице человека выдавали начало ферментного разбалансирования. Он начинал стареть. Но глаза были синевы летнего неба и еще молодые.
— Вы должны выбрать на чьей вы стороне, — сказал ему Иган.
Свенгаард позволил себе немного отвлечься и осмотреться. Прошел человек, несущий золотистый металлический шар. Из одного кармана у него высовывалась короткая серебряная цепочка, на которой болтался знак селекционера в виде лингама.
— Вы должны ответить, — сказал Иган.
Свенгаард посмотрел на стену рядом с собой — пласмелд, неизбежный пласмелд. Во всем пространстве чувствовалось зловоние дезинфицирующих средств и парниковый эффект использования средств очистки воздуха.
Люди продолжали проходить. Одинаковость их одежды начинала давить на Свенгаарда. Кто эти люди? То, что они члены подпольного Центра Родителей, было очевидным. Но кто они такие?
Женщина коснулась его, проталкиваясь мимо. Свенгаард посмотрел на белозубую улыбку на черном лице, узнал в женщине тип Зиков, лицо, похожее на Поттера, но кожа темнее… ошибка хирурга. На правом запястье ее был браслет из человеческих волос. Волосы были белые. Свенгаард упорно смотрел на браслет, пока женщина не скрылась из вида за углом комнаты.
— Сейчас это открытая борьба, — сказал Иган, — Вы должны верить мне. От этого зависит ваша собственная жизнь.
«Моя собственная жизнь?» — размышлял Свенгаард. Он попытался думать о своей собственной жизни, идентифицировать ее. У него была третичная жена, нечто чуть большее, чем любовница, женщина, как и он сам, на каждую просьбу которой к селекционеру о разрешении иметь детей она получала отрицательный ответ. Он попытался на мгновение вспомнить ее лицо, но не смог, оно затерялось в памяти о предыдущих женах и любовницах.
«Она не является моей жизнью, — думал он, — Кто моя жизнь?»
Он сознавал усталость, которая доходила до костей, и остатки воздействия наркотиков, которые использовали прошлым вечером его похитители. Он вспомнил руки, охватившие его, этот дикий взгляд на стену, которая не могла быть дверью, но была ею, освещенное пространство позади. И он вспомнил свое пробуждение здесь, а Иган сидел напротив него.
— Я ничего не скрыл, — сказал Иган, — Я все вам рассказал. Поттер едва успел скрыться, чтобы спасти свою жизнь. Уже вышел приказ, чтобы взять вас. Ваша компьютерная сестра мертва. Но умрут еще многие. ОНИ должны быть уверены, разве вы не понимаете? ОНИ не могут ничего предоставить случаю.
«Что такое моя жизнь?» — спросил себя Свенгаард, и он подумал сейчас о своей удобной квартире, старинных предметах, предметах для развлечения, справочной литературе, друзьях, об обычных гарантиях безопасности своего положения.
— Но куда я пойду? — спросил Свенгаард.
— Место уже подготовлено.
— Но от них не найти безопасного места, — сказал Свенгаард. Произнося эту фразу, он впервые в жизни ощутил всю глубину собственной неприязни к оптименам.
— Есть много безопасных мест, — сказал Иган, — ОНИ просто притворяются, что у них сверхчувствительное восприятие. А истинные их способности заключены в машинах и приборах, а также секретной службе наблюдения. Но машины и инструменты могут быть использованы в других целях. А чтобы осуществлять насилие, оптимены зависят от простых смертных людей.
Свенгаард потряс головой:
— Но ведь это все чушь.
— За исключением одного, — сказал Иган, — все они, как и мы — совершенно разные. Мы знаем это по опыту.
— Но зачем им надо делать все то, в чем вы их обвиняете?
— запротестовал Свенгаард, — Это же бессмысленно. ОНИ действительно добры к нам.
— Единственный их интерес состоит в сохранении себя, — сказал Иган, — Они ходят по скользкой дорожке. Пока не будет сколько-нибудь значительных изменений в условиях их жизни, они будут продолжать жить… неопределенно долго. Но как только существенные перемены вкрадутся в их жизнь, и они, как мы, будут подвержены капризам природы. Вы видите, что для них не может быть природы — живой природы, которую бы они не контролировали.
— Я не верю этому, — сказал Свенгаард, — ОНИ же, кто любит нас и заботится о нас. Посмотрите на все, что ОНИ сделали для нас.
— Я уже насмотрелся, — Иган тряхнул головой. Свенгаард был еще более пустоголовый, чем они ожидали. Он отгораживался от всех аргументов и придерживался старых догм.
— Вы хотите, чтобы ОНИ лишили нас эволюции, — сказал Иган.
Свенгаард уставился на него, — Чего?
— ОНИ сделали себя единственными свободными личностями в нашем мире, — сказал Иган, — Но личности не эволюционируют. Эволюционируют популяции, а не личности. У нас нет населения.
— Но народ… — Да, народ. Кому из нас дозволено иметь потомство? — Иган потряс головой, — Вы генный хирург, мужчина! Разве вы еще не опознали образец?
— Образец? Какой образец? Что вы этим хотите сказать!
— Свенгаард дернулся, чтобы встать со стула, ругнулся на то, что связан. Руки и ноги его онемели.
— Оптимены придерживаются одного кардинального правила в вопросах продолжения рода, — сказал Иган, — Возврат к нормативному среднему. Они допускают непреднамеренный обмен с нормативным средним фашизмом, чтобы подавлять развитие уникальных личностей. Такие несколько уникальных личностей, когда они встречаются, не имеют права иметь потомство.
Свенгаард тряхнул головой:
— Я не верю вам, — сказал он. Но он почувствовал начало сомнений. Взять хотя бы его самого — какую бы он жену себе ни выбирал, ему отказывали в праве на потомство. Он сам проверил генетические черты своих жен и видел сам, что мог бы получить жизнеспособный эмбрион, но оптимены сказали нет.
— Но вы же действительно верите мне, — сказал Иган.
— Но посмотрите, какую долгую жизнь ОНИ нам дают, — сказал Свенгаард, — Я могу рассчитывать почти на двести лет.
— Медицина дает это, не оптимены, — сказал Иган, — Тонко рассчитанные предписания ферментов — вот ключ. Это, плюс точно расписанная жизнь, в которой эмоциональные неприятности сведены к минимуму. Подобранные упражнения и диеты для ваших специфических нужд. Это можно было бы сделать почти для каждого.
— Неопределенная жизнь? — прошептал Свенгаард.
— Нет! Но долгая жизнь, намного дольше, чем мы получаем сейчас. Я сам собираюсь прожить четыреста лет — как и несколько моих современников. Почти четыреста прекрасных лет, — сказал он, вспоминая злобную фразу Калапины… и смешок Нурса.