Весь Фрэнк Герберт в одном томе. Компиляция
Шрифт:
В те недолгие мгновения, что он лежал в песке, Лето мог со спокойной совестью сбросить с себя бремя Золотого Пути. Монео, добрый и надежный Монео, должен был проследить за тем, чтобы Сиона прибыла в Малую Цитадель с наступлением темноты. В распоряжении Лето был целый день на отдых и размышления. Он мог поиграть, воображая, что у него совсем нет забот, он мог упиваться сухостью песка и питаться им вволю, чего он не мог позволить себе ни в Онне, ни в Цитадели. В тех местах он мог порезвиться лишь в узких бороздках, причем только сила предзнания давала ему возможность не попадать в сырые места, граничившие с песчаными карманами. Однако здесь он мог мчаться по песку и нормально питаться, восстанавливая силы.
Песок скрипел и шуршал под его телом, когда он катался, изгибаясь по дюнам, испытывая чистую животную Радость. Восстанавливалась сущность Червя, по телу бежали электрические импульсы, сообщавшие телу силу и здоровье.
Солнце было уже довольно высоко над горизонтом и нарисовало вокруг башни золотистый ореол. В воздухе повис горький запах пыли, вокруг распространился аромат колючек, которые изо всех сил впитывали в себя утреннюю росу. Сначала медленно, потом все быстрее и быстрее Лето начал свой бег вокруг башни, думая по дороге о Сионе.
Откладывать больше нельзя. Ее надо испытать. Монео знал это не хуже самого Лето.
Не далее как сегодня утром мажордом сказал;
— Господин, ее обуревает страшная жажда к насилию.
— Это начало зависимости от адреналина, — объяснил Лето. — Пора сажать ее на голодный паек.
— Голодный что, мой господин? — в недоумении переспросил Монео.
— Это очень древнее выражение. Оно означает, что человека надо испытать полным воздержанием. Ей надо пройти ломку и связанный с ней шок.
— О, я понимаю.
Когда-то, припомнил Лето, Монео действительно понял это на своей шкуре. Его самого тогда посадили на голодный паек.
— Молодые обычно не способны принимать трудных решений, если только эти решения не связаны с применением насилия, что вызывает сильный выброс в кровь адреналина, — продолжал объяснять Лето.
Монео погрузился в раздумья, вспоминая, потом заговорил:
— Это очень большой вред.
— Но именно это причина склонности Сионы к насилию. Такое может произойти и со старым человеком, но для молодежи такая зависимость — правило.
Кружа около башни и наслаждаясь сухим от жара солнца песком, Лето думал о том разговоре. Он замедлил продвижение. Ветер сзади донес до его человеческих ноздрей запах кислорода и сожженного песка. Он глубоко вдохнул, подняв свое восприятие на более высокий уровень.
За этот предварительный день Лето предстояло достичь нескольких целей. Он думал о предстоящей встрече, как, должно быть, древний матадор думал о своей схватке с рогатой смертью. У Сионы были свои рога, но Монео позаботится, чтобы она не пронесла на встречу никакого реального оружия. Лето, однако, надо было быть уверенным в том, что он хорошо знает все сильные и слабые стороны Сионы. Ему предстояло усилить ее уступчивость в некоторых отношениях. Ее надо подготовить к испытанию, надев на ее психическую мускулатуру ограничительные шипы.
Вскоре после полудня, насытившись прогулкой, Лето забрался в тележку, включил подвеску и поднялся в башню — на самый ее верх, в просторный зал, где он и провел остаток дня, размышляя и составляя сценарий предстоящей встречи.
Как только на землю пала ночная тень, в воздухе раздался шум винтов орнитоптера. Это прибыл Монео.
Верный Монео.
Лето мысленно приказал посадочной площадке выдвинуться из наружной стены зала. Орнитоптер скользнул по ней и сложил крылья. Лето вгляделся в сгустившиеся сумерки. Сиона выпрыгнула из машины и бросилась в зал, испытывая страх перед неимоверной высотой. На девушке была надета белая накидка поверх черной формы без знаков различия. Войдя в башню и остановившись, она украдкой оглянулась и внимательно посмотрела на массивное тело Лето, лежавшее на тележке почти в центре зала. Орнитоптер взмыл в небо и исчез в темноте. Лето оставил площадку выдвинутой, а дверь открытой.
— На противоположной стороне башни есть балкон, — сказал Лето. — Мы пойдем туда.
— Зачем?
В голосе Сионы прозвучала плохо скрытая подозрительность.
— Мне говорили, что там прохладно, — ответил Лето, — и мои щеки действительно ощущают прохладный ветерок, когда я бываю там.
Движимая любопытством, она подошла поближе.
Лето закрыл дверь, ведущую на посадочную площадку.
— Ночной вид с балкона просто великолепен.
— Зачем мы здесь?
— Чтобы никто не мог быть у нас над головой.
Лето развернул тележку и направил ее на балкон. Тусклый свет в зале дал Сионе увидеть, куда направился Император. Она последовала за ним.
Балкон окружал юго-восточную арку башни, по всему периметру балкона шла узорчатая металлическая балюстрада высотой до уровня груди. Сиона подошла к перилам и окинула взглядом расстилавшийся внизу пейзаж.
Лето чувствовал, что она ждет и готова слушать. Надо сказать что-то, предназначенное только для ее ушей. Что бы это ни было, она должна выслушать и ответить, движимая своими внутренними мотивами. Посмотрев поверх головы Сионы, Лето смотрел на Сарьир, окруженный Защитной Стеной, которая виднелась отсюда, как едва заметная полоска, выступавшая сероватой линией в свете Первой Луны, поднявшейся над горизонтом. Усиленное зрение Лето позволило ему разглядеть караван, направлявшийся из Онна. Цепочка огней на повозках, запряженных тягловыми животными, шла в деревню Табур.
В памяти Лето вызвал образ этой деревни, спрятанной во влажной тени деревьев у внутреннего основания стены. Его музейные фримены возделывали там финиковые пальмы, высокую траву и даже разводили настоящие сады у дорог. Да, это не то, что в старые времена, когда самый захудалый и крошечный бассейн с водой и ветровая ловушка с несколькими чахлыми деревцами казались роскошью по сравнению с окружавшими это населенное место песками. Деревня Табур казалась раем в сравнении с древним сиетчем Табр. Каждый житель сегодняшней деревни знал, что сразу за ограждением Сарьира река Айдахо направляла свой бег прямо на юг. Сейчас, в свете луны, река выглядела как серебристая полоса. Музейные фримены не могли забраться на стену, но они знали, что за ней есть вода. Земля тоже знала об этом. Если в Табуре приложить ухо к земле, то она начинала рассказывать о шуме дальних стремнин.
На берегу реки жили ночные птицы, думал Лето, птицы, которые в другом мире вели бы дневной образ жизни. Дюна произвела это маленькое селекционное чудо и птицы приучились жить ночью, отдавшись на милость Сарьира. Лето видел, как птицы летали над водой, спускались к поверхности, и, когда они опускали в воду клювы, чтобы напиться, на воде оставалась рябь, которую сносило к югу по течению.
Даже на таком расстоянии Лето чувствовал силу этой воды, он помнил эту силу, которая покинула его, унесясь, словно эта река, текущая мимо полей и садов. Вода прокладывала себе путь мимо холмов, мимо растений, которые заменили собой пустыню, место которой сжалось до размеров его Сарьира, убежища прошлого Дюны.