Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
— Да ты… да я тебя!
— Катись ты к чертовой бабушке! — И Матя, который стоял близко к Алмазову, увидев движение того за пистолетом, к кобуре — комбриг никогда не расставался с оружием, — заломил ему руку за спину, и Алмазов был вынужден наклониться. Он замер перед рывком. И тогда Матя в самом деле испугался.
— Ян, — заговорил он быстрым шепотом, — опомнись. Это нервы. Мы не можем поодиночке — приди в себя, я прошу тебя.
— Отпусти, — так же тихо, шепотом ответил Алмазов.
Матя отпустил его.
Хотя не спускал глаз с кобуры.
Алмазов потер кисть руки.
— Первое апреля, — сказал он, — и ни днем позже.
Это было сказано тоже тихо.
Потом он вышел из кабинета, но не прошел сразу всю приемную, а остановился и внимательными черными глазами осмотрел каждого, словно никогда раньше не видел и удивлен существованием этих людей.
Матя сделал несколько шагов вслед за Алмазовым и заметил, как тот приходует его сотрудников, и понял, что, если Алмазов уберет их, спрячет, переведет в какой-нибудь лагерь, это будет с его, алмазовской, точки зрения правильно. Матя отказывал себе в праве на ту же точку зрения и старался не думать, что слова, услышанные Сельвинским и женщинами, опаснее для него, чем для Алмазова.
Когда за Алмазовым, хлопнув по-фанерному, закрылась дверь в коридор, Матя хотел выйти и сказать, чтобы все шли по домам, прятались, уезжали, но сразу не вышел, потому что понимал — им негде скрыться.
Не закрывая двери в приемную, он вернулся к себе за стол, но не успел сесть, как вошла Раиса.
Она была бледна, и глаза ее лихорадочно блестели. Она была напугана.
— Матвей Ипполитович, — сказала она неестественно низким голосом, — у меня зуб разболелся. Честное слово — просто невозможно. Разрешите, я в медчасть?
Она смотрела на него в упор и умоляла — отпусти, дай шанс! Не зная еще, как она хочет этот шанс использовать, Матя сказал:
— Беги, конечно. Беги.
Слышно было, как в предбаннике она чем-то звенит, открыв ящик своего стола. Потом скрипнула вешалка — и слышен стук ее сапог. Все. Убежала. А остальные?
Матя вышел в предбанник. Альбина и Сельвинский смотрели на него.
— Шли бы вы по домам, — сказал он. Они послушно поднялись и стали собираться. Матя смотрел на них и повторял мысленно: «Честное слово, я не виноват, честное слово. Но вот за Раису поручиться не могу».
Они не успели уйти — обоих взяли в коридоре. Раису взяли тоже. Она, бедная, не успела застраховаться, доказать свою лояльность. Алмазов распорядился об аресте, как только вернулся к себе в управление. И заботился при том он не столько о себе, сколько о Мате, Матя был нужен, пока не взорвется бомба.
Матя вскоре узнал, что Сельвинского расстреляли в ту же ночь «при попытке к бегству». С Раисой оказалось сложнее — она была штатным осведомителем и в этой роли сидела в предбаннике у Мати. Она и была самой опасной. К счастью для Алмазова, лейтенант, которому она была подчинена, сам испугался и принес ее письменные показания Алмазову. Алмазов велел отвезти ее в Устьвымлаг и внедрить там. Но по дороге машина провалилась под лед и утонула в реке. Об этом Матя тоже узнал — слухами лагеря полнятся.
А вот что случилось с Альбиной — он так и не узнал. И не стал спрашивать Алмазова. Хотя надеялся, что тот ее не убил, ведь Альбина безопасна… хотя есть ли в нашем мире безопасный человек? Впрочем, Матя ее не боялся, как не боялся и погибших своих сотрудников, потому что знал: пока он нужен Ежову и Сталину, он будет жить, а когда его надо будет убрать, то не все ли равно, в чем его обвинить — в убийстве женщины и старика или в шпионаже в пользу Троцкого?
На следующее утро Алмазов встречал нового замнаркомвнудел Вревского. Вревский был из выдвиженцев наркома, раньше сидел в провинции, и, когда Ежов подбирал себе помощников, Вревского вызвали в Москву. Вот и вся история, если не считать того, что за полгода Вревский вознесся от замзавотделом до замнаркома, — но в те времена подобные взлеты и куда более быстрые падения стали обыденными.
Алмазов поехал на станцию на своей машине, хотя от станции до штабного корпуса было всего метров триста.
Когда шесть лет назад Алмазов в поисках площадки впервые попал на Ножовку, здесь был никелевый рудник, к которому вела узкоколейка. В первый же год к объекту подтянули две нитки широкой колеи. Три поколения строителей — тысяч девять — отдали души на стройке. Но задание партии выполнили. С тех пор сменяющееся начальство приезжало с ревизиями и инспекциями в штабных вагонах и выходило на настоящий перрон настоящей станции «Полярная». Начальство менялось, а Алмазов, который отсиживался здесь, все еще оставался в живых: порой он понимал, что, усаживая в вагон очередного начальника, он провожает его на Голгофу. Вревский был новый, Вревский был близок к Ежову. Но Ежов еле держится, надеясь на удачное испытание. Тогда, он думает, его пощадят. Так же думает и Вревский.
На перроне стояла охрана — сытые парни в романовских полушубках.
Алмазов поспешил к двери вагона, которую осторожно открыл охранник.
Вревский был простоват на вид, краснолиц, брови и ресницы желтые, почти белесые, тонкие в ниточку губы и тяжелые скулы — пришло новое поколение чекистов, от станка, из навоза, из исполнителей и палачей. Интересно, умеет ли он читать или только подписывается под приговорами, с недоброжелательством подумал Алмазов, который не знал досье Вревского — до революции следователя.
Они были с Вревским одного роста. Вревский сильно пожал руку — короткие толстые пальцы, жесткая ладонь.
Вревский пошел к машине. За ним поспешили адъютанты, помощники, охрана.
— Вы позаботитесь о моих людях? — спросил Вревский.
— Разумеется, — сказал Алмазов.
Вревский был в кожаном пальто с меховым воротником и пыжиковой ушанке, на ногах пилотские унты. Когда подошли к машине, он стал всматриваться в даль, в сторону объекта, но ничего не мог увидеть — хоть полярная ночь завершилась, в девять утра лагерь был окутан серой мглой.
— Поедем ко мне? — спросил Алмазов. У него в кабинете был накрыт завтрак. — Позавтракаем?
— Я завтракал, — ответил Вревский, — так что предпочел бы сразу на полигон.
— Хорошо. Тогда поехали. — Алмазов был сама покорность. Про себя он отметил, что Вревский говорит интеллигентно, что не вязалось с его внешностью.
— Мне нужен ваш профессор, — сказал Вревский.
— Я сам все объясню.
— Не говорите глупостей, комиссар, — оборвал его Вревский. — Что вы понимаете в физике?