Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
Когда через час двадцать минут самолеты поднялись с аэродрома, среди морских пехотинцев сидели человек шесть физиков из шараги, остальные по разным причинам остались в тундре.
Миша Крутилин особенно расстраивался, что нет Ирчи Османова.
— А у меня даже тушенки с собой не было, — пытался он передать свое разочарование ротному Ронди Симпсону, а тот рассматривал шестерых понурых и мрачных физиков, решившихся сменить лагерь на капиталистический мир, и в конце концов заявил Майклу Крутилину, что русские, как правило, очень похожи на неандертальцев.
По знаменательному, но не очень приятному совпадению те полтора часа, что американские морские пехотинцы провели в Полярном институте, а бомбардировщики разделывались с заводами и хранилищами по соседству, Вревский и Шавло прятались в подвале кирхи давно уже взорванного Берлина.
Шавло громко стонал — он был убежден, что погибнет, потому что его раны смертельны, но, по заключению Вревского, одна пуля пронзила мякоть предплечья, а вторая — прошла между двух нижних ребер, даже не вызвав большого кровотечения, так как там были жировые ткани. От раны в предплечье было много крови, и Вревский, занеся Матю с помощью шофера в кирху, рубашкой шофера перебинтовал Мате руку. Но долго там отсиживаться им не пришлось — американцы появились и в Берлине. Только Вревский и шофер спустили Матю по лестнице в подвал, как в кирху вбежали несколько морских пехотинцев с кинооператором. Десантники сначала осыпали внутренность кирхи пулями, а потом кинооператор снимал. Вревский, Матя и шофер в это время лежали в ледяной вонючей воде подвала рядом с трупом Айно.
Им казалось, что прошло много времени, прежде чем американцы убрались в свою Америку. «Эмку», брошенную у входа в кирху, американцы всю изрешетили пулями — к сожалению, ее колеса были спущены. Пришлось посылать шофера за помощью, и его чуть не подстрелили свои.
Матю в тот же день эвакуировали в Москву.
Вревский навещал его в «кремлевке». Там же лежал и Абрам Федорович Иоффе, найденный под обломками одного из зданий неподалеку от Полярного института.
Советские газеты об инциденте в Арктике не писали.
Но более удивительно то, что информация, просочившаяся об этом налете в американские газеты, была невразумительной и казалась читателям очередной газетной «уткой».
Вревский передал академикам Шавло и Иоффе личные пожелания здоровья от товарища Берии. В СССР началась кампания реабилитации невинно осужденных, и из лагерей стали возвращаться диверсанты и изменники родины, так как наряду с законно осужденными преступниками, как оказалось, пострадали многие невиновные товарищи.
Полярный институт решено было восстанавливать под Москвой. А на Севере, на Новой Земле, оставить лишь полигон, но уже без готических домиков. Из сотрудников института никого пока на волю не отпустили, но к некоторым, уже переведенным в Среднюю Россию, привезли семьи.
И уж разумеется, не отпустили на волю Матвея Шавло, Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской премии, академика и т. д.
Андрей Берестов в августе получил предложение вернуться в Советскую Россию в качестве британского разведчика со всеми послужными и пенсионными льготами, причитающимися по службе. Но он отказался.
Он тогда жил под Ноттингемом в загородной вилле разведшколы.
— Ситуация в вашей стране неясная, — уговаривал его полковник Квинсли, слишком похожий на Карла Фишера, благожелательный и ровный в общении. — Я не думаю, что Берия долго продержится. Он слишком круто повернул к ограниченной свободе. Но свобода не может быть ограниченной, как девушка не может быть наполовину девственной.
В этом месте своей речи Квинсли надолго засмеялся и вынужден был достать чистый платок, чтобы вытереть набежавшие от смеха слезы.
— Мы вас доставим домой, аккуратно, как плод манго. И наша пенсия куда больше, чем та, которую вы сможете добыть честным путем.
На этот раз полковник лишь улыбнулся.
— И все же я пока останусь здесь, — сказал Андрей. — Вы, может, подыщете мне какую-нибудь работу…
Ему не хотелось служить мистеру Квинсли, даже если это обещало скорую встречу с Лидой. Он надеялся вернуться туда легально, хотя и не верил в приверженность Берии к ограниченным свободам.
Квинсли предложил подумать столько, сколько мистер Берестов сочтет нужным.
Андрея никто не ограничивал в передвижениях — правда, в Лондон он не ездил, он получал деньги лишь на сигареты.
Наступила осень. Она была здесь особенно печальна, потому что аккуратна, подобранна и тиха, как чистая старушка из приюта. Андрей уходил далеко в поля, по узким дорожкам, между зелеными лужайками и оранжевыми купами лип и кленов.
На одной из прогулок его подстерег пан Теодор.
Он был одет, как и положено английскому средней руки джентльмену, скажем, школьному учителю. Но за сто ярдов было ясно, что этот человек, изображающий из себя школьного учителя, в жизни им не был.
Сначала Андрей обрадовался Теодору, а лишь потом удивился, что он тут делает: как будто в этих местах, кроме местных жителей, встречались лишь шпионы.
— Я, как всегда, наблюдаю, — сказал пан Теодор.
— А почему вы оказались здесь?
— Потому что искал тебя, Андрей.
— Вы знаете, где Лида? — И с этим вопросом, с возможностью такого везения, все исчезло: и серый, окрашенный яркой листвой день, и невнятность собственного будущего.
— Я помогу тебе возвратиться к Лиде, — сказал Теодор, — она тебя ждет.
— Где?
— В Москве.
— Так просто?
— Разумеется.
— Как же я туда попаду?
— Согласишься на предложение полковника Квинсли.
— Вы и это знаете?
— Андрей, ты стареешь. Основным признаком старости, на мой взгляд, может считаться стремление человека выразить в двадцати словах мысль, для которой достаточно трех слов.
— Но я не хочу быть агентом «Интеллидженс сервис». Это непорядочно по отношению к России.
— О лояльности мы еще побеседуем. Но сейчас я должен тебе сообщить, что твои обязательства перед полковником ровно ничего не значат. Как только ты возвратишься в Москву, ты возьмешь табакерку, которую я тебе дам, и сделаешь рывок на несколько дней вперед. С поправкой на то, что последние годы ты прожил в чужом мире… в сухой ветви времени.
— Вы хотите сказать, что это тупиковая ветвь?
— Я не знаю. Этим займутся другие. Но это не основное русло истории Земли.
— Там, где Лида, лучше?
— Там пока хуже. Там живы и Сталин, и Гитлер.
— Вы с ума сошли! Это значит, что будет страшная война!
— Это не я сошел с ума. Но там тебя ждет Лидочка. И ей одной нелегко.
— Разве я хоть на мгновение отказывался?
Ежик перешел перед ними тропинку, и они остановились, пропуская его. Сухой лист был наколот на его иголки.