Весь мир театр
Шрифт:
– Вот так, сударь, – удовлетворенно произнес он, довольно оглядывая результаты своей работы. – Теперь займемся зубками…
Заплечный мастер выдернул кляп, и Роберт тут же закричал:
– Я все вам расскажу, не надо лишнего труда! Не надо зубы… Я все-все вам расскажу, милорд, все расскажу, как на исповеди! Только ради всего святого, оставьте мои зубы при мне!
– Постой-ка, приятель… – офицер остановил палача и подошел ближе. В руке он держал кружевной платок, время от времени подносил его к носу и вдыхал
– Про кирасира?
– Про какого кирасира?! Ты издеваться вздумал? – офицер поднял платок, на который собачьим взглядом смотрел палач, готовый по отмашке продолжить свое дело.
– Нет, что вы! – застучал зубами Роберт. – Спрашивайте тогда вы, милорд. Я все скажу, что знаю.
– Про отравление расскажи. Кто тебе дал яд, кто надоумил?
– Э… вы про… спектакль, что ли? Так по пьесе сие не яд, а средство усыпить, ввергнуть в долгий сон, похожий на смерть…
– Кто дал тебе яд?! Отвечай!
Артист поежился, насколько позволяло скованное тело.
– Это вино, милорд. Его мне дал Шекспир, я при нем налил в склянку и разбавил водой – для сцены и того достаточно… Но вино было обычным, клянусь! Мы с мастером потом по глоточку употребили, мастер Уильям даже больше, и ничего с нами не произошло…
– Значит, яд разводил ты?
– Это не яд, милорд! На сцене для игры вино разбавленное мы наливаем. Флакон побольше – чтобы зрители из дальнего ряда видели, что происходит. А потом, когда Джульетта глотает снадобье, тоже видно, как склянка пустеет…
– Вот эта склянка? – в руках офицера появился фиал, который был на сцене.
– Милорд, прикажите руку освободить одну, у меня зрение уже не остро, а тут темновато, простите. Я вам точно скажу.
Палач по знаку офицера выдернул штырь и откинул одну манжету, что удерживала правую руку Роберта.
Тот взял склянку и внимательно осмотрел:
– Да, милорд, эта самая. Мастер выбрал ее из-за формы, из нее не проливается ничего, если бутылка лежит на боку. Это важно, потому что, когда ее уронят…
– Заткнись, мерзавец. Может, в нее добавил яду кто-то другой?
– Исключено, милорд. Я ее не оставлял ни на мгновение.
– Почему? Боялся, что отравят?
– Нет, милорд… Мне, право, рассказывать вам не стыдно…
– Выкладывай!
– Все дело в Парке, нашем билетере. Он раньше играл на сцене королей, осанка у него была и голос. Но, весной дело было, в кабаке подрался. Да как подрался… Отдубасили нашего Парка славно! Все зубы передние повыбивали, вот так. Теперь он иногда на сцене изображает тех, кому слова не положены…
– Краткость есть добродетель и у меня нет ни времени, ни желания в подробности вашей мерзкой профессии вдаваться! – поторопил офицер.
– Да-да, милорд! В общем, у нашего Парка заболели десны, он пошел к лекарю, а тот дал ему полоскание в кувшине. А Саттон, шкодливый был малый, приехал ночью пьян и в кувшин тот помочился. Не знаю, кто сказал Парку об этом, но тот клялся всеми святыми, что напоит Джозефа своей мочой, простите. Саттон очень боялся, что Парк ему в эту склянку надует, так что мне приходилось ее таскать с собой, как только в нее мастер наливал вино. Да и кто же, мой лорд, оставит без присмотра вино, хотя бы и разбавленное?
– Все, заткнись, мерзавец… – поморщился офицер.
Маленькие подробности из актерской жизни не позабавили Фелтона.
Он, устало провел ладонью по глазам и погрузился в мысли, сделав несколько шагов и поигрывая перевязью.
Версия Фелтона, что флакон был подменен, только что рассыпалась прахом.
Конечно, ему было важно знать, кто конкретно свел в могилу актеришку, кто еще работает против его начальства. Но «сверху» такой команды ему не отдавали, удовлетворившись получением бумаг покойника.
Фелтону требовалось по-быстрому завершить дело и забыть про него. Он продолжил допрос.
– Стало быть, у Парка был мотив отравить Саттона?
– Мотив, может быть, и был, но – травить?! – округлились глаза у старика. – Роберту решиться на такое – кишка тонка, да и мозгов не хватит додуматься. Но главное – возможности не было, милорд.
– А мог бы он подменить бутылочку на такую же?
– Милорд… Когда мы с мастером разбавили вино, я склянку сунул в рясу и уже не расставался с ней. В ней не может быть яда! Клянусь всем, что мне дорого! Хотите, докажу?
Не дожидаясь разрешения, Роберт вытащил зубами пробку, выплюнул ее, и тут же присосался к флакону. Остатки жидкости, что составляли еще половину объема, мгновенно исчезли у него во рту. Всего вышло три глотка.
– Ах ты мразь! – подскочил палач и выхватил склянку. – Мастер?!
– Ладно, оставь, – махнул рукой офицер. – Похоже, яда в склянке нет, значит, отравлен был Джозеф раньше… И я догадываюсь – кем, – не заметив, что размышляет вслух, пробормотал он. – Так, к черту! На сегодня хватит. Устал я что-то. Этого в камеру, в «крысятник». Завтра продолжим.
– Да, сэр!
И офицер широкими шагами покинул пыточную. Дождавшись, пока закроется за ним дверь, палач улыбнулся, показывая редкие пеньки зубов, и сказал:
– Ну, похоже, ты у нас везунчик… Наверняка отпустят. Но если хочешь выйти отсюда целым, то сообщи своим, чтобы приготовили два шиллинга. Иначе… Сам понимаешь. Мои зубы будут по сравнению с твоими – что чаща Шервудского леса.
– Да как я же я сообщу?
– Вот тебе бумага и перо. – Письменные принадлежности действительно нашлись на конторке, что стояла в самом углу. – Скажи, кому передать и где его найти. А я уж постараюсь.