Вес в этом мире

Гельбенсу Хосе-Мария

Не знаю, полностью ли я согласна с последним выводом, но продолжай, продолжай, я не перебиваю тебя.

Большое спасибо. Итак, они уважали друг друга, и в общем и целом так было всегда. Однако в жизни людей случаются разного рода незначительные события, которым в тот момент едва ли придаешь значение — именно в силу их незначительности, — но они обладают разрушительной способностью, я бы сказал, не меньшей, чем у раковых клеток.

Смотри-ка ты. Сразу же начинают появляться дырки, да? Вот что плохо в разного рода убедительных теориях.

Но как ты можешь считать так, если даже еще не знаешь, о чем я собираюсь тебе рассказать?

Молчу. Прости, прости, молчу.

Вот и молчи. Просто молчи. Мне этого вполне достаточно.

Молчу.

Итак, пошли дальше. Я говорил о незначительных событиях. Вот одно из таких событий и произошло однажды. Мой друг встретил женщину, и они стали любовниками…

Ничего себе незначительное событие!

Давай договоримся: я сосчитаю до двадцати, а потом поднимусь к себе и буду ждать, пока ты, дорогая моя, не будешь в состоянии меня слушать, потому что это просто безобразие.

Да нет, нет, просто ты рассказываешь так, что… но клянусь, я дам тебе возможность закончить свой рассказ. Матерью клянусь.

Прежде чем продолжать, я, если позволишь, хочу задать тебе вопрос: а насколько ты привязана к своей матери?

В

истории, случившейся с этим человеком, тоже нет ничего необычного. Это была просто временная связь, то есть он знал, что она будет временной, потому что в его отношениях с женой все шло хорошо, и пользуюсь случаем, чтобы уточнить: эти отношения к тому моменту не то чтобы ослабли, но находились как бы на плоскогорье. Зачастую эта обширная ровная поверхность, до которой, ведомый надеждой, добираешься ценой немалых и самоотверженных усилий, порождает ощущение застоя. Путешественник располагается на этом плоде своих трудов и расслабляется, теряет темп, силу и энергию, которые привели его туда. Он вновь обретет их, когда ему понадобится снова двинуться в путь, но пока он бездействует, медлит, испытывая некое чувство вины за это, которое, однако, забавляет его или, во всяком случае, ничего от него не требует. И вот, когда он уже начал ворочаться с боку на бок на этом плоскогорье, как в собственной удобной постели, вдруг возникает тоска по тому порыву, что привел его туда, а самое главное — ощущение застоя. Он еще не сформулировал его для себя как желание сорваться с места, опять пуститься в путь, и это беспокоит его. И вот для того, чтобы заглушить первые признаки этой потребности, он ударяется в приключение, ограничивающееся пределами его болота. Мой друг любил свою жену, но не ощущал в этой любви никакого прогресса — только определенную рутину, рутину плоскогорья, рутину, происходящую оттого, что воспоминания об усилиях, которые потребовались, чтобы взобраться туда, уже ушли далеко, и тело все забыло. Он понимает, что начинающееся приключение — средство стряхнуть с себя инерцию, и это освобождает его от чувства вины. Ну, может быть, не совсем, но, во всяком случае, от значительной части. Одним словом, он не испытывает особых угрызений совести, сожительствуя с обеими женщинами. Разумеется, его супруга не знает о существовании той, другой; другая же, напротив, знает о существовании жены и принимает эту ситуацию вместе с ее возможными последствиями. Возможно, потому, что она моложе, принадлежит к иному поколению, у нее иные взгляды на то, как пользоваться различными свободами. Ты следишь за ходом моей мысли?

Без единого вопроса.

Очень хорошо. В общем, все идет своим чередом, и вот однажды, придя домой, мой друг узнает, что его жена в больнице. Она приняла целый флакон снотворного, и только благодаря тому, что обмолвилась парой слов одной из подруг, та сообразила, что к чему, и подоспела вовремя, чтобы предотвратить роковую развязку. Мой друг потрясен — более всего потому, что он не ожидал такого поворота событий. Разумеется, он не рассказывал жене о своем приключении, однако он настолько убежден в прочности их отношений, что такое категоричное, жестокое решение оказывается для него совершенно неожиданным. Он может понять всё: упреки, ссоры, даже угрозы… всё, кроме такого все обрывающего и исключающего способа действия, как самоубийство. Нет, спасибо, налей себе. И тут начинается новая ситуация: он чувствует, что между ними что-то порвалось. И это тоже достаточно неожиданно. Он думал, что, как бы и что бы ни произошло между ними, их отношения всегда превозмогут конфликт. Это не исключало проблем, но исключало разрыв, потому что, для того чтобы разрыв произошел, нужна достаточно веская причина — например, ослабление отношений, но ему никогда и в голову не приходило, что этот разрыв может произойти из-за какого-то непредвиденного случая, пусть даже болезненного.

Маленькое пояснение: непредвиденный случай… это может касаться как одного, так и другого.

Да, разумеется.

Я хочу сказать — и потом сразу замолчу, — что он в равной мере принимает и обратную ситуацию: то, что «непредвиденный случай» может быть у нее с другим мужчиной.

Дорогая, я не думал, что тебе нужно это пояснение, но, раз уж ты просишь о нем, я подтверждаю. Да.

Продолжай, продолжай.

Я продолжаю, но имей терпение и, прежде чем судить, подожди финала. Итак, он сталкивается с тем, что ее ответ на «непредвиденный случай» тотален и абсолютен: она не ставит вопрос о разрыве, а решает уйти, умереть, исчезнуть в самом полном смысле этого слова, молча, не думая о том, что будет с ним. Естественно, это разрывает их негласное соглашение, а именно: сколь бы сильные ветра ни раскачивали лодку, решения будут приниматься только совместно. Это основа их отношений. Это доверие, о котором они условились. Однако следует уточнить: это доверие его к ней, поскольку она, поступив так, доказала, что не доверяет ему. Я понимаю, что с феминистской точки зрения все это звучит как анафема, но ты увидишь, к чему я веду. В общем, она в одностороннем порядке разорвала их негласный договор. Тогда мой друг, естественно, пытается понять, каким образом все дошло до подобной ситуации, и разговаривает с ней. Первое, что она подтверждает, следующее: действительно, она пыталась покончить с собой, считая, что ее предали. Он старается доказать ей, что отношение между фактом и результатом непропорционально, что глупо отвечать на адюльтер самоубийством, и особенно, что оно является полным и жестоким отрицанием того, что даже при худших обстоятельствах должно быть главнейшим и существенным в общении двух людей: диалога, объяснения, даже требовательности. Главнейшим и существенным, сказал он, даже если речь идет о том, чтобы расстаться. И тут эта женщина признается, что ей невыносимо видеть его влюбленным в другую. Напрасно мой друг протестует, напрасно уверяет, что это всего лишь приключение — а именно так оно и было на самом деле, — не имеющее для него никакого значения, и что значение для него имеют только их отношения и только она. Он обнаруживает, что все его слова бесполезны перед лицом свершившегося факта. Адюльтер есть, и она в приступе отчаяния рушит все, что они построили вместе. В приступе отчаяния, подозрительно похожем на обычную беспричинную вспышку гнева. И тут для моего друга начинаются проблемы: это событие показало ему жену в новом свете, и, как говорил Юнгер [19] , правда, как и свет, не всегда попадает на что-то приятное. С этого момента дыхание их совместной жизни, хоть он и расстался со своей любовницей, перестает быть ровным: теперь это двое людей, которые терпят друг друга, живя под одной крышей. Он знает, что это начало конца, а она? Как бы ни старались они вернуться к своей прежней жизни, она знает наверняка: что-то изменилось навсегда и появилась брешь, которая может расшириться. Но знает ли она? Я думаю, что да, знает, но не желает этого признавать, поскольку в этом случае ей придется сделать такие выводы, даже мысли о которых она не желает допускать. Ты знаешь, как бывает, когда на лицо безжалостно падает яркий свет: лицу так трудно удержать в себе красоту, что, дабы не утратить привлекательности, ему приходится вводить в игру еще

что-то — свою жизнь. И тогда все то, что имело смысл до сей минуты, будет действовать в его пользу, а все пустое и случайное будет предавать его. Под ярким светом лицо жены моего друга, как и ее тело, изменилось, исказилось и осталось таким. Горячие прежде отношения превратились в хрупкое существование на краю адской бездны, падения в которую можно было ожидать в любую минуту. Смесь красоты и традиционного мировоззрения, придававшая его жене некое нездоровое очарование, вскоре превратилась в нерешительность человека, потерявшего почву под ногами. И он понял, что эта женщина неумна.

19

Эрнст Юнгер (1895–1998) — немецкий писатель и философ.

И что же произошло тогда?

Уфф. Это рассказывать труднее всего. Они продолжали жить вместе. Она — исполненная подозрений по отношению как к прошлому, так и к настоящему. Он — понимая, что прежнее поле любви мертво.

У них не было детей?

Нет.

Это могло бы помочь им.

Помочь оставаться вместе? Не знаю. Он считал, что лучше так: когда все проблемы затрагивают только их двоих и, кроме них двоих, никому не причиняется вреда. Или, по крайней мере, так он сказал мне, но, думаю, он искренне считал так. Зрелище этого безграничного опустошения и сознание невозможности какого бы то ни было возврата к счастью в той его форме, которую они познали, иссушили его сердце.

Это всё?

Нет. Потом случилось еще кое-что и еще более омрачило ситуацию.

Знаешь, эта твоя история и этот бесконечный серый дождь… кончится тем, что мы насквозь пропитаемся сыростью и тоской.

Если нужно, мы выйдем прогуляться под дождем, у меня есть для этого все, что надо. Я часто гуляю так.

Согласна. Я утешусь еще одной чашечкой кофе. А ты хочешь?

Спасибо. Так вот, я сказал, что случилось еще кое-что. Отношения между моим другом и его женой стали похожи на пустыню. В такой ситуации можно было бы ожидать, что через некоторое время что-то сдвинется с места, потому что жизнь в такой пустыне — бесплодной, безводной — не приносит душе покоя. Он решил с головой уйти в работу и по крайней мере некоторое время избегать того, что стало причиной его беды. Она же, напротив, решила воссоздать их отношения. Подобная разница в подходах и действиях со временем породила в нем некоторую раздражительность, только подчеркнувшую его сухость и отстраненность, о которые раз за разом упрямо разбивалась она. Все это означает, что они оба, никоим образом не стремясь к новому конфликту, фактически подготавливали его. Упорство женщины в конце концов откликнулось раздражительностью в ней самой. Нетрудно представить, какая душная атмосфера царила в их доме, сгущаясь все больше и больше. И вот однажды, в припадке гнева, она пустила в ход тяжелую артиллерию и допустила серьезную ошибку — пригрозила, что снова убьет себя. Казалось, угроза возымела действие, он стал вести себя осторожнее и менее отстранение, но ей и в голову не могло прийти, что на самом деле творится в душе мужа. Он, как в мгновенном ярком свете вспышки молнии, увидел то, чего не видел прежде: что подругу, спасшую жизнь его жене, косвенно предупредила она сама; что самоубийство не было таковым, а единственный риск состоял в том, что подруга не истолкует так, как нужно, адресованную ей подсказку. Теперь речь шла не о порыве слепого отчаяния, а об очевидном эмоциональном шантаже. Помимо более или менее сильного взрыва эмоций, она пережила моральный конфликт, решив воспользоваться этим средством впервые, но в дальнейшем уже могла пользоваться им не раздумывая: оно стало испытанным оружием.

Ты уверен в этом?

Так мне сказал он.

Понятно, но ведь тебе известно только его мнение.

Ну, ее я тоже знал довольно хорошо. И не только: я знал обоих именно как супружескую пару, мог очень близко наблюдать их жизнь. Поэтому могу сказать: я знаю, что все было именно так.

Ну, не знаю, не знаю. Ладно, продолжай.

Не думаю, что стоит продолжать, если ты не следишь за ходом моей мысли.

Не говори глупостей. Ты рассказывай, а там посмотрим. Если считать все истории, за правдивость которых ручается рассказчик, достоверными, то историям конец.

Я все пытаюсь добраться до того момента этой истории, который представляет для нас интерес, момента, так сказать, назидательного, а для этого необходимо, чтобы она убедила тебя, иначе я не смогу показать назидательность данного случая.

Слушай, хватит пышных слов. Достоверна твоя история или нет, в ней, по твоим словам, присутствуют назидательные элементы, не так ли? Вот и давай, продолжай.

Хорошо, скоро мы увидим, что случится в конце. Если не ошибаюсь, мы остановились на шантаже. Поразмыслив здраво, мой друг решил, что те, кто угрожает убить себя, обычно не слишком горят желанием выполнять свою угрозу, ха-ха-ха. И понял, что прежде не видел реальности создавшегося положения потому, что то первое, ложное самоубийство произошло, так сказать, без всякого предупреждения, потому и оказалось столь убедительным. Теперь проблема была в том, что нынешние плохие отношения между супругами могли претерпеть некий качественный скачок. Одно дело — жить вместе без любви, но совсем другое — жить вместе из-за постоянной угрозы внезапных агрессивных действий: в данном случае я имею в виду агрессию не непосредственную, будь то физическую или словесную, а косвенную — такую, как, например, симуляция самоубийства. Насколько бы ты ни владел ситуацией, сколь хорошо ни знал бы, что угроза — не более чем шантаж, когда угрозы или неудачные попытки самоубийства неоднократно повторяются, это приводит к страшной эмоциональной и умственной амортизации. Так что этот человек оказался перед такой дилеммой, какой я не пожелал бы никому: или он отдаляется от нее — со всеми вытекающими из этого последствиями, или остается с ней — тоже со всеми вытекающими из этого последствиями.

И что же он решил?

Договориться. Это самое логичное. Когда шантаж раскрыт и об этом доведено до сведения шантажиста, логичнее всего попытаться заключить пакт о ненападении. Речь уже шла не о том, чтобы продолжать оставаться вместе, а о том, чтобы прийти к соглашению о совместной жизни под одной крышей без принуждения друг друга к чему бы то ни было, в рамках простого сосуществования двух хорошо воспитанных людей. Каждый выставил свои условия, причем главным и почти единственным ее условием было отсутствие у обоих внебрачных отношений. Ты скажешь: что же это за условие, если первое соглашение между ними подразумевало, что супружеского долга нет, а есть просто совместное проживание; но все было именно так. Это даст тебе представление о том, как у нее работала голова. Мой друг под влиянием минутной снисходительной слабости принял это условие. Могу предположить, что он считал его невыполнимым; я не собираюсь сочувствовать ему, но факт есть факт — он заключил соглашение, а это как минимум предполагало отказ от сближения с какой бы то ни было другой женщиной. Тяжелый удар. Поначалу, наверное, он решил отделаться хотя бы от одной проблемы, а чтобы не дать себе пасть духом, решил, что, в конце концов, приключения контролю не поддаются; во всяком случае, он мог думать о приключениях. В любом случае отказ от сторонних отношений — чересчур высокая цена, и, по-моему, он не догадывался, каких высот она достигнет с течением времени.