Вес в этом мире
Шрифт:
На самом деле, не знай я тебя, я сказал бы, что у тебя извращенное мышление. Мне плевать на твою Англию, на твоего Армстронга и вообще на все. Оно интересует меня лишь в той степени, в какой меня интересуешь ты, и я думаю о том, что лучше всего для тебя. А о том, что лучше всего для тебя, я думаю потому, что ты сама попросила меня об этом. Это понятно? Мы уже можем вернуться к твоему таланту? Мы разберемся с ним и спокойно продолжим наш разговор.
Хорошо, согласна. Согласна. Давай вернемся к моему таланту.
Так почему ты сомневаешься в нем?
Потому что… Да потому, черт побери, что у меня нет ни времени, ни средств использовать его!
Значит, нужно найти деньги. Деньги есть и в университете, и вне его. Сейчас в обществе больше уважения к культуре, чем в прежние времена.
Не думаю, сеньор Умник, что кто-нибудь здесь даст хоть одну монетку для того, чтобы я углубила свои познания в английской литературе. Похоже, расстояние размягчило тебе мозг.
Все дело в том, что ты не хитрая.
Нет. Все дело в том, что никто не будет платить за то, чтобы
Ну, если так, поезжай. Собирайся и поезжай. Но перестань колебаться. Ты похожа на скорпиона, который крутится вокруг себя.
Знаешь, мне этот образ не очень-то нравится.
На самом деле от тебя я скоро просто сойду с ума. Чего же ты хочешь тогда?
Откуда мне знать, чего я хочу!
Погоди. Успокойся. Давай закажем обед и будем продолжать.
Я вот сейчас подумала: ведь скорпионы крутятся вокруг себя и вонзают в себя свое жало, лишь когда оказываются в безвыходном положении. Я видела это в одном фильме: они там оказались в огненном кольце. Достаточно тяжелая сцена. А дети смотрели чуть ли не с восторгом.
Ну, к тебе эта сцена никак не относится, это же ясно.
Иногда мне приходит в голову: а может, и я тоже веду себя, как они? На самом деле я и правда словно потерянная. Как будто заблудилась.
Это уж точно, похоже, мы оба заблудились. Мне кажется, это потому, что мы уже не знаем толком, о чем говорим. Ты сама не уверена в том, что собираешься сделать, не знаешь, что это тебе даст. Знаешь, у меня вдруг возникло ощущение, что тебе нравится просто сама эта идея рвануться куда-то, а потом ты расширила ситуацию, ища точку опоры: Армстронг существует, он обратился к тебе, и это помогает тебе уверовать в свою иллюзию, мечту, план — уж не знаю, как это теперь назвать. Однако напрашивается вопрос: не стоит ли за всем этим что-то еще? Нет ли такого, что вредит тебе или причиняет боль, а ты не можешь ничего поделать? И поэтому возникла эта идея — изменить жизнь, уехать, как способ дать выход чему-то, чего ты не понимаешь, не знаешь или не можешь назвать, но на самом деле именно оно лишает тебя покоя и вынуждает действовать? Это классическая проблема: ты не признаёшь угрозы, но знаешь, что она подстерегает тебя.
Да нет никакой угрозы; есть желание — очень ясное желание.
Да, тебе кажется, что это желание, но ты не можешь мне сформулировать его. В итоге то, что ты ищешь, столь же таинственно, сколь и твоя собственная потребность сделать что-то. Подумай: сделать что-то, сделать что-то. Ты нуждаешься в действии, потому что не можешь пребывать в покое, ты не умеешь пребывать в покое. Так же бывает, когда мы говорим, что наше тело требует того-то и того-то. Тело почти никогда ничего у нас не требует: это мы сами заселяем собственное тело разными потребностями, которые на самом деле представляют собой что-то вроде эмоциональной разрядки. Это разрядка, высвобождение энергии, которую мы в меру своих возможностей направляем в то или иное русло. На похоронах она выливается в душераздирающие рыдания, но в какой-либо жизненной ситуации, в которой сходятся концы многих нитей, много энергетических терминалов, впадающих в единый поток, всё, что похоже на проект, план, открытое пространство, превращается в резервуар, вбирающий всю эту бесконтрольную энергию. Тогда мы становимся способны дойти до любых высот самоотвержения или героизма, но при этом, как обычно и происходит с героями, почти всегда совершаем необдуманные поступки. Герои — это безумцы, которым повезло. У них тоже были ясное желание и подходящая цель, но тем не менее именно затемнение сознания и слепая сила порождали решение, которое вело их к славе — столь же пустой и суетной, сколь восхваляемо было их героическое деяние. В наши дни, когда от богов осталось только воспоминание, бродящее среди теней памяти, люди изгоняют страх иррациональными действиями, ближайшими эмоциями. Это один из способов не думать. Потому что думать страшно.
Но это не обо мне.
В чем-то — нет, а в чем-то — да. Полагаю, ты много раздумывала над своей ситуацией, но как бы по кругу: у тебя круговое мышление. Ты завязла. Никакого прогресса не наблюдается, потому ты и не знаешь, что делать. И твой ум не понимает.
Герои еще и подавали пример.
Древние — да.
Мне кажется, что я сама — древность…
Но весьма саркастичная за обедом, как я погляжу. Но, в общем, это было неплохо, и в ответ мне хочется сделать тебе одну уступку. Вот сейчас, когда я говорил о том, что тебе поздновато пришло в голову пуститься в путь к этой своего рода тотальной авантюре, я вдруг вспомнил о Канте. Я вспомнил об одном вопросе, который много раз задавал себе. Стоп! Не обольщайся, я не собираюсь сравнивать тебя с Кантом [20] .
20
Иммануил Кант (1724–1804) — немецкий философ и ученый, родоначальник немецкой классической философии.
Да я не стала бы ждать этого, даже если бы заслуживала.
Это хорошо. В общем, как я уже сказал, я вспомнил о вопросе, который всегда со мной, потому что мне
21
Георг Вильгельм Фридрих Гегель (1770–1831) — немецкий философ. Огюст Конт (1798–1857) — французский философ, один из основоположников позитивизма.
22
Джордж Беркли (1685–1753) — ирландский епископ и философ. Дэвид Хьюм (1711–1776) — английский философ и историк. Жан-Жак Руссо (1712–1778) — французский писатель и философ.
Пожалуй, ты еще никогда не был так галантен со мной.
Это потому, что я разгорячился. История Канта всегда выводит меня из равновесия.
Нет уж, прошу тебя, побудь таким еще немножко, дай мне понаслаждаться этим хотя бы еще несколько минут.
Я только хотел сказать, что, может быть, я не тот человек, с которым тебе следовало бы поговорить. Но это ничего не значит. Главное — что ты, педагог традиционного толка, не желаешь оставаться только им — и это хорошо, даже если пока это всего лишь намерение, — и что ты подвизаешься в университете, который может оценить только твою посредственность, но никак не твой талант.
А посмотрел бы ты на моих нынешних студентов!
Гм, думаю, они мало чем отличаются от моих. Несколько талантливых ребят, а все остальное — безликая и бесцветная масса. Может, чем больше народу, тем больше талантов, но и только-то. Сами корни нашего образования прогнили. Эта страна перешла от довоенной неграмотности к послевоенной интеллектуальной нищете. Она отдала не только образование, но и само понятие нации в руки церкви. А за это приходится платить.
Представь, как-то раз недавно, во время занятий, я обнаружила, что один из студентов не знает, что такое теократия. Я обнаружила это в тот момент, когда что-то ему говорила, — по его реакции на то, что я говорила, а не потому, что он задал мне вопрос, то есть испытал сомнение или любопытство. Я уверена, что сам он никогда не задал бы его без такого повода: в лучшем случае засунул бы это слово в какой-нибудь из уголков памяти, а скорее всего и даже наверняка — забыл бы его, едва оказавшись за порогом аудитории. Какой вывод ты можешь сделать из этого? Лично я в тот момент сделала такой: по логике вещей, он наверняка не знает и значения слова «иерархия». А теперь скажи мне, до какого уровня мне нужно отступить назад, чтобы начать учить этого парня? Начать учить его всему тому, что необходимо, чтобы приблизиться к понятиям и представлениям, которые в университете являются основными… то есть заново начать со школьного курса. Интересно, что делал это парень в школе? Чему его учили? А один мой коллега, преподаватель истории искусств, обнаружил, что читает курс по испанской живописи студентам, которые толком не знают, кто такой Иисус Христос. Курс по испанской живописи! Как тебе это нравится? По живописи, насквозь пропитанной религиозностью… Пожалуй, этому бедняге следовало бы начать с элементарной христианской иконографии. Вот в каких условиях — и ты сам прекрасно это знаешь — приходится работать преподавателю в этой стране. Я говорю только о наших профессиональных интересах потому, что мало знакома с проблемами медицины и научно-исследовательской работы. Думаю, тебе не слишком трудно понять, что мои надежды на то, что я буду получать удовлетворение от своей работы в университете, почти равны нулю. Ты по крайней мере еще находил таких людей, как я, которые интересовались всем, что попадало в поле их зрения, и старались это понять. А ко мне приходят только люди едва образованные, едва воспитанные и не интересующиеся ничем. Поэтому возможность заниматься тем, что тебя интересует, стала в наше время единственным способом не погибнуть. Поэтому я и хочу уехать отсюда. Это нетрудно понять, правда?