Вещие сестрички
Шрифт:
— Если мы задержимся еще на минуту, парень, это потянет на «пускать в расход»! — рявкнул Хьюл.
Томджон понимающе кивнул и, выскочив из-под стола, нырнул в самую гущу сражения. Через мгновение Хьюл услышал звучный хлопок по стойке и громкий призыв его воспитанника сделать небольшой перерыв.
Гном в отчаянии обхватил голову руками:
— Я же хотел сказать…
Призыв к всеобщей тишине столь редко звучал во время трактирной потасовки, что все дерущиеся от неожиданности действительно на время остановились. И Томджон начал стремительно начинять создавшуюся паузу содержанием.
Хьюл слушал уверенную,
— «Братья! Да, каждого из вас могу назвать я братом, коль скоро этой ночью…»
Вытянув шею, гном любовался своим воспитанником. Тот стоял на скамье в предписанной всем декламаторам позе — рука отведена в сторону и чуть согнута в локте, — а слушатели, застыв с поднятыми руками и ногами, повернув головы к оратору, внимали произносимой речи.
Губы Хьюла, находящиеся как раз на высоте столешницы, шевелились, вторя Томджону и произнося как заклинание любимый монолог. Затем гном набрался смелости и снова оглянулся по сторонам.
Дерущиеся выпрямлялись, опускали руки, оправляли одежду и даже пытались виновато заглянуть в глаза своим бывшим недругам. А иные и вовсе становились по стойке «смирно».
Даже Хьюл ощущал некое бурление в крови, а ведь автором звучащих строк был он сам. Как-то раз, много лет тому назад, Витоллеру вздумалось удлинить третье действие в «Короле Анка» на пять минут, и Хьюл корпел над заданием целую ночь.
— Накатай-ка что-нибудь бравурное, — велел тогда Витоллер. — Чтобы звучало как колокол, как набат, чтобы разожгло кровь нашим верным друзьям на галерке. Пусть у них кровь забурлит. А мы тем временем как раз успеем сменить декорации.
Раньше Хьюл немного стеснялся этой пьесы. Лично он всегда подозревал, что знаменитая Битва за Морпорк в действительности была самой заурядной кровавой бойней, учиненной при помощи ржавого железа в один промозглый, ветреный день двумя тысячами застрявших в болотах безумцев. Какие слова произнес перед своей скорой кончиной последний король Анка, о чем просил горстку оборванных, одуревших от усталости людей, знающих, что неприятель превосходит их и числом, и позицией, и искусством военачальников? Очевидно, было сказано нечто забористое, способное, как плохое бренди, разлиться огнем по жилам и поднять на ноги умирающего. Здесь не нужны были доводы, не нужны были объяснения — предстояло найти слова, которые, пройдя прямо сквозь усталый мозг, достигнут промежности и подбросят человека в воздух.
Теперь Хьюл воочию убедился, какой эффект производит подобная речь.
Ему казалось, что стены трактира рухнули, что он стоит посреди болот, по которым медленно ползут клубы седого тумана, — и удушливая, гнетущая немота оттеняется лишь криками ожидающих добычи воронов…
И этим голосом.
Слова принадлежали Хьюлу, они родились в его голосе, а не в башке полоумного королька, который никогда в жизни так не выражался. И писал их Хьюл лишь затем, чтобы скрасить паузу, в течение которой на сцену за кулисами будут втаскивать замок из натянутой на каркас размалеванной дерюги. Однако этот голос выбивал из ветхих слов пыль веков и по трактиру звонко рассыпались горсти жемчужного бисера.
«Я создал эти строки, — кружилось в голове у Хьюла. — Но мне они не принадлежат. Ими владеет он.
Нет, вы только посмотрите на эти лица. Да они даже не слышали, что
Я лишь молюсь о том, чтобы этот рот не попал в дурные руки…»
Наконец по зале раскаленным эхом прокатился последний слог. Хьюл встрепенулся, выскользнул из-под стола и постучал своего воспитанника по коленке.
— Валим отсюда быстрее! — прошипел он. — Пока они не очухались!
Мертвой хваткой вцепившись в запястье паренька, Хьюл сунул ошалевшему трактирщику пару контрамарок и резво взбежал по ступенькам к двери. До угла следующей улицы Хьюл не сбавлял скорости.
— Мне показалось, что я говорил очень убедительно, — заметил Томджон.
— Даже слишком убедительно, — промолвил Хьюл.
Юноша весело потер ладони:
— Хо-хо! Ну, куда теперь?
— Теперь?
— Ночь еще молода!
— Ночь давно уже ласты склеила! А кто молод, так это новый день.
— Что ж, как тебе будет угодно. Я домой пока не собираюсь. Может, порекомендуешь мне местечко, где нравы не столь суровые? Мы даже пива попить не успели.
Хьюл вздохнул.
— Например, можно зайти в троллев трактир, — продолжал Томджон. — Про один такой мне кто-то рассказывал, он где-то в Тенях [17] . Я бы с удовольствием заглянул туда.
— В троллевы трактиры людей не пускают, парень. Расплавленная лава с тоником, грохочущая, как камнепад, музыка плюс ароматизированная галька с сыром.
17
Тени — один из старейших районов Анк-Морпорка, которому традиционно приписывается репутация этакой городской клоаки, где все язвы общества выставлены на всеобщее обозрение. Хотя приезжие между этим районом и остальными никакой существенной разницы не замечают.
— А может, нам какой-нибудь гномий паб поискать?
— Ты там и двух минут не высидишь, — сказал как отрезал Хьюл. — Да и тесновато там, для твоего-то размаха.
— Понял. Одним словом, эти забегаловки для настоящих низов общества.
— Взгляни на это с другой стороны. К примеру, если бы тебе пришлось воспевать золото, сколько бы ты продержался?
— Ну, оно желтое, звенит, а еще на него можно купить всякую всячину, — наугад высказался Томджон. Они прокладывали себе дорогу сквозь толпу, сгрудившуюся на Площади Разбитых Лун. — Секунды четыре, наверное, не больше.
— Вот именно. Слушать об одном и том же пять часов кряду не всякий выдержит, — хмыкнул Хьюл и сурово лягнул первый попавшийся булыжник.
Во время их предыдущего посещения Анк-Морпорка он исследовал несколько гномьих баров, и те ему крайне не понравились. Почему-то его собратья-экспатрианты, которые у себя на родине мирно добывали железную руду да охотились на всяких мелких тварей, очутившись в больших городах, сразу норовили напялить на себя кольчуги, заткнуть за пояс топор поострее и обозваться кем-нибудь вроде Дуболома Вырвиглаза. Что же касается принятия на грудь, то здесь у городских гномов конкурентов не было вообще. Эль не просто проливался, а выплескивался аж на улицу.