Веселие Руси. XX век

Коллектив авторов

Вот как описывает Пришвин подготовку к Троице в деревне в 1921 году: «Удалось, наконец, повидать, как изготовляют самогон. Дмитрий Иванович этим занимается для добывания хлеба: «Так, говорят, не достанешь, а за самогон сколько хочешь». Винокурение было в лесу, прятались не от начальства (начальству все известно), а от своих. Свои налетят, и много надо угощать. В лесу стояла бочка с закваской, по случаю холода квасилась три дня. В бочке было растворено 3 пуда хлеба, из каждого пуда выходит четверти 2–3 самогона. Выкопали яму для котла вместимостью в 1 пуд хлеба, под котлом развели легкий огонь, на котел надели бочонок, пазы и дырочки замазали глиной, в донное отверстие вставили змеевик и его опустили в бочку с водой для охлаждения паров, и у входного отверстия для собирания драгоценных капель чайник» [493] .

493

Пришвин М.М. Указ. соч. С. 185.

Наблюдения

социологов в одной из деревень Вологодской губернии в 1924 году показали, что 52 крестьянских двора потратили на самогоноварение по случаю 10 праздников около 50 центнеров ржаной муки, а всего на самогон перевели за год в среднем по 10 пудов муки. На объемы самогоноварения мало повлиял даже голод 1921–1922 годов. Так, заведующий отделом агитации и пропаганды Кушкинского комитета Компартии Туркестана И.Е. Иванов, приехавший в родную деревню Бор Тверской губернии в начале 1922 года, был, мягко говоря, поражен царившим там повсеместным, беспробудным пьянством: «В данное время почти в каждом дворе делают самогонку, и пьяные рожи наслаждаются, а за 1000 верст в Поволжье умирают сотнями, тысячами от голода дети, старики, все население» [494] .

494

ГА РФ. Ф. 1064. Оп. 1. Д. 182. Л. 46–46 об.

В Москве только в связи с самогоноварением «из нужды» в 1923 году было арестовано 6373 человека, в том числе 1514 рабочих, 549 безработных, 793 служащих, 323 ремесленника и 296 крестьян. О размахе самогоноварения в начале 20-х годов свидетельствуют и архивные данные челябинского историка и краеведа Н.М. Чернавского. Только за один 1922/1923 хозяйственный год челябинской губернской милицией было задержано 3711 самогонщиков, конфисковано 1266 самогонных аппаратов и вылито 2569 ведер самогонки, барды и других суррогатных напитков. То есть челябинцы голодали и болели, но самогон продолжали гнать. Во время обследования, осуществленного по поручению бюро ячейки РКСМ студентами Симбирского чувашского института народного образования во время зимних каникул в январе 1923 года, выяснилось, что у большинства крестьян-чувашей хлеба до нового урожая не хватает, а пьянство с приближением Рождества с каждым днем увеличивается [495] .

495

См.: Аманжолова Д.А. Указ. соч. С. 236; Лютов Л.Н. Региональный аспект социальных процессов в первые годы нэпа. 19211923 (По материалам периодической печати Симбирской губернии) // Нэп в контексте исторического развития России ХХ века. М., 2001. С. 183.

Именно против самогоноварения был направлен главный удар коммунистической пропаганды. Одним из первых нанес его Владимир Маяковский агитационным лубком 1923 года «Вон – самогон!». Идеологическая подоплека антисамогонной кампании очевидна: стихи, иллюстрированные автором, трактовали пьянство как политическое зло, провоцируемое врагами советской власти. Соответственно, борьба с алкоголем уподоблялась борьбе с контрреволюцией. Неслучайно очень близка их образная трактовка – в виде зеленого змия.

Но правительственные меры 20-х годов носили скорее характер кампанейщины, штурмовщины и прямого администрирования. Так, в ноябре 1922 года 140-я статья УК РСФСР, предусматривавшая лишение свободы на срок не меньше 1 года с конфискацией части имущества, была изменена в сторону ужесточения карательной практики. Теперь «изготовление и хранение для сбыта, а равно торговля самогоном в виде промысла, с целью личного обогащения, карается – лишением свободы на срок не ниже трех лет со строгой изоляцией, конфискацией всего имущества и поражением в правах на срок до пяти лет». За самогоноварение без цели сбыта и хранение спиртного предусматривался штраф до 500 рублей золотом или 6 месяцев принудительных работ [496] .

496

Уголовный кодекс РСФСР. М., 1924. С. 585.

Широкую кампанию борьбы с самогонщиками (по РСФСР в 1923 году было изъято 115 тысяч самогонных аппаратов, а в следующем году – 135 тысяч [497] ) стимулировала введенная система премиальных отчислений от штрафов. Специальное постановление правительства «О распределении штрафных сумм, взыскиваемых в судебном и административном порядке за незаконное изготовление, хранение и сбыт спиртных напитков и спиртосодержащих веществ» от 20 декабря 1922 года предусматривало поступление половины взысканных сумм для поощрения сотрудников милиции, а остаток делился поровну между «прочими лицами», способствовавшими изъятию, и местными исполкомами [498] . Весьма сомнительно, что подобными методами можно было искоренить пьянство и остановить самогонокурение.

497

Литвак К.Б. Самогоноварение и потребление алкоголя в российской деревне 1920-х годов // Отечественная история. 1992. № 4. С. 76.

498

СУ РСФСР. 1923. № 1. Ст. 7.

В целом неэффективной оказалась и деятельность созданной по инициативе Президиума ВЦИК и утвержденной решением Политбюро ЦК РКП(б) 27 сентября 1923 года постоянной комиссии для борьбы с самогоном, кокаином, пивными и азартными играми под руководством Смидовича. В рекомендациях комиссии, наряду с мерами административного воздействия и культурно-просветительской работой, ставился также «вопрос о вине и пиве как возможном отвлекающем от самогона». Но вытеснить самогон с помощью продажи пива и виноградных вин крепостью до 14 градусов никак не получалось. Попытки сбить рост самогона расширением продажи слабоалкогольных напитков сыграли некоторую роль только в крупных городах. Тогда как в провинции эти меры не достигли результата. Смоленская газета «Рабочий путь» поместила сообщение о попытке арендатора пивоваренных заводов Шварца провести анкетирование среди крестьян губернии по вопросу малого потребления пива. Опрос выявил недостаточную конкурентную способность пива по сравнению с привычным самогоном [499] .

499

См.: Крокодил. 1922. № 2. С. 11.

Как было сказано выше, неэффективными оказались и попытки завоевать деревенский рынок посредством 30-градусных наливок. Выборочное обследование в конце 1923 года 32 волостей показало, что на каждого жителя приходилось в среднем по 3–4 бутылки самогона крепостью 25–40 градусов. В письме рабочего А. А. Рожкова из Тверской губернии М.И. Калинину отмечалось, что «практически борьба с самогоном не дает желательных результатов», так как «большинство населения землеробы в Советской республике, их нам не заставить пить советские наливки, портвейны, хересы по 3 рубля бутылка, когда они выгоняют по 60 копеек на 40°». Ситуация приобретала характер замкнутого круга, так как «отряды милиции часто сами отбирают самогон по 10 ведер, сами продают его кому попало, и сам отряд бывает не в состоянии после обыска уйти на своих ногах, и их отвозят ночью на телегах по месту жительства» [500] . Более ощутимый удар по самогоноварению нанесла ликвидация «сухого закона», хотя существенно и не повлияла на снижение уровня алкоголизации деревенского социума.

500

Цит. по: Аманжолова Д.А. Указ. соч. С. 238–239.

«Класс – он тоже выпить не дурак»

Вынесенная в подзаголовок строчка из стихотворения Маяковского подчеркивает, что повседневность российского рабочего класса в не меньшей степени, чем у сельских жителей, была тесно связана с употреблением спиртных напитков. Однако настоящим бичом городской жизни пьянство становится именно в годы нэпа. С окончанием Гражданской войны в рабочей среде стали возрождаться почти забытые обычаи бытового пьянства: традиция «первой получки», «обмывания нового сверла», «спрыскивания блузы» и т. д. Рабкор из Московской губернии с горечью писал, что «в рабочей среде начинают приобретать вновь значение старые пословицы: «не подмажешь – не поедешь», «сухая ложка рот дерет» и т. п. Прием нового рабочего сопровождается «ополаскиванием», новички ставят «угощение» или «смазку» мастеру…» [501] .

501

Голос народа. Письма и отклики рядовых советских граждан о событиях 1918–1932 гг. / Отв. ред. А.К. Соколов. М., 1997. С. 179.

Неудивительно, что уже в 1922 году во многих городах довольно частым явлением стали женские кордоны (нередко вместе с детьми) у заводских проходных в дни получки. Весьма типичным для того времени является коллективное письмо работниц Московско-Нарвского района Петрограда в редакцию «Петроградской правды», написанное осенью 1922 года: «Окончился пятилетний отдых работниц, когда они видели своего мужа вполне сознательным. Теперь опять начинается кошмар в семье. Опять начинается пьянство…» [502] . Нередко муж отдавал в семью лишь незначительную часть зарплаты. Что же касается основного заработка, об этом эмоционально заявила при опросе 42-летняя прядильщица: «А чорт его знает, куда он тратит! Пропивает все, поди» [503] . Даже в семьях, не злоупотреблявших алкоголем, расходы на спиртное составляли почти 7 % бюджета. Типичный же бюджет московской рабочей семьи в 1924–1925 годах распределялся таким образом: на культурно-просветительские цели – 48 копеек в год, на религию – 3 рубля, на спиртное (без учета того, что пропивает муж) – 44 рубля 85 копеек [504] .

502

Лебина Н.Б. Повседневность 1920-1930-х годов. С. 247.

503

Кабо Е.О. Очерки рабочего быта: Опыт монографического исследования домашнего рабочего быта. Т. 1. М., 1928. С. 29.

504

Там же. С. 30, 70.