Веселые и грустные истории про Машу и Ваню
Шрифт:
Примерно это он ей и сказал.
Она сама мне это вечером рассказала.
– А ты что ему ответила, Маша? – с тревогой спросил я.
Я к этому моменту уже твердо решил не вмешиваться в эти отношения. Один раз я уже наломал дров. Все, достаточно. Больше никогда постараюсь этого не делать. Никогда.
– Я сказала ему, что он безобразно со мной дружил.
– Почему?! – простонал я.
– Потому что он ни разу не поцеловал меня.
– Что?! – переспросил я. – Ты так ему сказала?
– Ну да, – пожала она плечами. – Папа, он так покраснел!
– И?
– И он убежал в раздевалку! И больше не вышел! Прошло несколько дней. Я отводил Машу с Ваней в детский сад. Маша шла, как обычно, далеко впереди с коляской для бэби-бона. Сам бэби-бон, девочка Катя, получающая поистине спартанское воспитание, лежала в коляске.
– Маша! – услышал я отчаянный детский крик. Мы обернулись. Нас догонял мальчик. Сзади шла его мама. Ее чувства выдавала ее недовольная походка.
– Привет! – крикнул мальчик. – О, Маша, ты с коляской! Давай я тебе помогу!
– Давай, – холодно сказала Маша. – Только осторожней. Катя спит.
– Я очень осторожно, – тихо сказал мальчик и в самом деле очень осторожно повез коляску.
Маша несколько десятков метров шла с ним рядом, что-то обдумывая.
– А ты возьмешь меня замуж с Катей? – спросила она наконец этого мальчика.
– Конечно, – не раздумывая, ответил мальчик. – Будем жить хорошо. Только я не знаю, как его кормить.
– Ее. Тебе и не надо, кормить Катю буду я. Ты будешь писать заметки и будешь приносить нам деньги. А я сама на них буду покупать все, что нужно.
Мальчик кивнул.
Я даже не удивился, что Маша в курсе, что замуж с Катей выйти труднее, чем без Кати. Я потом выяснил у ее мамы, откуда она об этом знает. Они, оказывается, давно смотрят вместе сериал «Не родись красивой». Но я был ошарашен тем, как быстро они обо всем договорились, начав буквально с нуля.
– Это был Степа? – спросил я Машу вечером.
Я подумал, что, хотя Степу и проводили в школу, он до лета еще все-таки походит в детский сад, если он, конечно, здравомыслящий человек.
– Какой Степа? – удивилась она.
– Который коляску с Катей вез в детский сад утром.
– Утром? – уточнила она, и я понял, что вечером коляску из детского сада мог везти кто-нибудь еще.
– Утром, утром.
– А-а! – рассмеялась она. – Нет, папа, это Никита.
– Какой Никита?
– Хороший парень.
– Я его тоже знаю! – крикнул Ваня. – Хороший парень!
Я этому тоже не удивился, потому что им уже несколько дней нравится произносить эти слова: «Хор-р-оший парень!»
– А раньше ты с ним дружила?
– Нет, папа, что ты! Бог с тобой!
Это было еще одно новое любимое словосочетание.
– А почему он раньше не подходил?
– Он Степы боялся.
– А, понял. Теперь ему бояться некого.
– Ну конечно, папа, – вздохнула Маша. – Он просто дождался своей очереди.
«Не трогай мой шалаш!»
В мае дети вышли на улицу. Можно даже написать: и там и остались, и это не будет большим преувеличением.
Дома им было уже нехорошо. Квартира смертельно надоела им за зиму. В апреле по всей квартире стали возникать стихийные шалаши. Из углов, стен, торшеров, пледов и подушек получаются неплохие шалаши. Я устал натыкаться на них на каждом шагу. Шалаш мог быть там, где раньше был обеденный стол. И даже обязательно он там оказывался, ибо круглый стол просто создан для того, чтобы в один прекрасный день стать шалашом.
Когда однажды, придя с работы, я увидел, что стеклянная поверхность стола наглухо задраена пледом, я возмутился. Мне не на чем было, в конце концов, попить чаю с баранками. Я сказал об этом. Молчание было мне ответом. Дома никого не было. Все были в шалаше. Я не удивился бы, если бы оттуда в результате показались бы не только Маша, Ваня и их няня, а и еще бы человек восемь.
– Маша, – обратился я к самому разумному, на мой взгляд, человеку в этой компании, – дай ты мне этот плед.
– Зачем? – с подозрением спросила она. Основания для адского недоверия, которое светилось у нее в глазах, признаться, были.
– Я его на место положу, а сам чаю с баранками на столе выпью, – сказал я.
– А-а, – холодно кивнула она, словно именно это и подозревала с самого начала.
И она молча начала стаскивать плед со стола. Это было хуже всего. Я на это не рассчитывал. Она еще больше повзрослела – и, похоже, прямо во время этого разговора. И худшее, что она могла сделать, она и сделала: она подчинилась. Это была крайняя форма протеста, на которую способен не каждый взрослый человек. Я даже испугался.
– Не-е-е-т! – крикнул Ваня. – Не-е-е-т! Не трогай мой шалаш.
– Ваня, – сказал я. – Не расстраивайся. Шалаш у тебя и без пледа останется.
– Шалаш не может быть без крыши, – твердо сказал Ваня. – Не трогай.
Я как-то сразу все вспомнил. Даже непонятно, как я мог об этом забыть. В детстве у меня были два друга: Сергей Ерин и Сергей Громов. У нас была тяжелая походная жизнь. Мы все время, с 7 – 8-летнего возраста, строили шалаши в лесах, сначала ближних, у школы, а потом дальних, в местах, которые я и сейчас не готов рассекретить. Мы строили настоящие, просторные шалаши из досок и рубероида. Накрывали их ветками и листвой, делали в них тайники и сражались с вероятным противником, роль которого была чаще всего отведена одному человеку, которого мне с некоторых пор (недавних, кстати) искренне жаль. (Хотя можно ли жалеть своего врага? А черт его знает.) Шалаши были нашим штабом, а меняли мы их часто потому, что они рано или поздно бывали разгромлены. Поскольку мы ни разу не видели врага, делавшего это, то мы были уверены, что это и есть тот парень. Наша месть ему была беспощадной. Я мстил ему, пока мы не закончили школу, и тот безошибочный удар тяпкой (приспособлением для прополки грядок) в лицо, который я нанес ему ни с того, казалось, ни с сего в десятом классе, хорошо помнит вся школа (а у него перед глазами, что-то мне подсказывает, стоит эта тяпка). Мы-то, асовцы (нашей армией были Андрей и два Сергея, и по всем нашим внутренним документам наша организация проходила как «Армия асовцев»), знали, что это был выстраданный удар – за все разрушенные, растоптанные и сожженные в детстве шалаши. Я, наверное, понимал, что другой возможности отомстить за все у меня уже больше никогда не будет – потому что я окончательно вырасту.
И вот я Машиными руками теперь делал с их шалашом то же самое, что наши враги делали с нашими шалашами. Хуже! Я поступал так со своими детьми! Я стал их врагом. Я имел полное право ближе к их аттестатам зрелости рассчитывать на полноценный удар тяпкой.
Что-то я должен был сделать. Глупо было бы теперь опять пытаться накрывать стол пледом или даже одеялом. Дураков здесь не было.
– Потому что вы все не так делаете! – взорвался я. – Потому что никто из вас тут не умеет делать настоящие шалаши!