Веселый мудрец. Юмористические повести
Шрифт:
И эмир простился с ходжой. И придворные чуть не плакали от счастья.
Насреддин оседлал эмирского ишака, которого он обязан был научить чтению и многим другим наукам в ближайшие десять лет, поглубже засунул в рукав бумаги Абдуллы и затрусил к воротам.
Ворота распахнулись перед ним. Улицы столицы разбегались от ворот в разные стороны.
Эмирский ишак хотел было привычно шагнуть к богатому дому сборщика налогов, но ходжа круто повернул его в другую сторону.
— Мы поедем к бедной хижине! Хватит с нас дворцов!
В доме продавца инжира Насреддин взял своего верного старого ишака,
— Бей его сильнее, если заупрямится! — советовал ходжа. — Он весь в своего бывшего хозяина: упрям и глуп.
Прощание длилось долго. Насреддину на дорогу надавали лепешек и фиников. Но больше всего было хороших пожеланий, Наконец ходжа выехал на улицу.
— Гляди-ка, какие мы с тобой сытые! — потрепал ишака по шее Насреддин. — Но что ж, у нас будет время похудеть — дорога длинная. Шагай веселее — нас ждут друзья! Лучше голодать в доме друга, чем объедаться в доме врага! Беги веселее!
История восьмая и последняя, повествующая о возвращении ходжи Насреддина от эмира, о подарке сборщика налогов, о волшебном зайце, о спасении чеканщика, а также объясняющая причины отъезда Насреддина и толстого судьи из города
“…и когда смех стих, то Насреддина нигде не могли найти. Только вдали на дороге клубилась пыль. Кто-то из молодых уже вскочил на коня, чтобы броситься в погоню, но старейший сказал:
— Ходжа сам знает, когда ему появляться, когда исчезать. Он один, а городов и сел много…”
Ходжа надеялся, что происшествие с баем Абдуллой послужит предостережением для друзей бая. Правда, — как сообщил встретившийся Насреддину караванщик, — мулла вел себя тихо, но толстый судья и сборщик налогов Улымас совсем озверели.
Городок, где жили Икрам, Пулат и другие друзья ходжи, мало чем отличался от большого кишлака. Половину населения составляли дехкане — владельцы клочков земли, небольших огородов, фруктовых садов.
Осень была сезоном налогов. Появлялось на базарах все больше торговцев. Сборщики налетали на дехканские поля, как саранча. Судья целые дни выносил приговоры неоплатным должникам…
Насреддин остановил своего ишака возле поля какого-то бедняка. Это был небольшой квадрат сухой, в трещинах земли. Пшеница была сложена в стог на краю дороги. Сам владелец участка — оборванный дехканин — сидел возле стога с видом приговоренного к казни.
«Есть от чего пригорюниться! — вздохнул ходжа и окинул взором пшеницу. — Этого урожая не хватит и на ползимы… Значит, опять голод, придется просить у кого-то в долг. Интересно, на какой арбе повезет домой свое зерно дехканин…»
И вот появилась арба с высокими, как гигантские мельничные жернова, колесами. На ней прибыл за своей долей урожая посланец бека. Шелк на его халате сверкал в лучах солнца. Ходжа не хотел встречаться с людьми любимца эмира и спрятался в какой-то яме. Оттуда было хорошо видно, как сопровождавшие посланца люди привычно поделили стог пшеницы на три равные части, затем погрузили свою
Ходжа вылез из ямы в тот момент, когда к многострадальной пшенице подъехал на скакуне уездный чиновник. Согласно шариату [3] , он получал от землевладельцев пятую часть оставшегося от посланцев бека урожая. В арбу, уже наполненную пшеницей, с трудом удалось запихать только что отобранную долю.
Потом появился мираб — водяной староста, человек весьма могущественный. Он держал в руках судьбы всех полей. От его прихоти зависело пустить или не пустить воду в арыки. Тому, на кого он был зол, воды попадало так мало, что земля на его участке становилась камнем.
3
Шариат — свод мусульманских законов.
Мираб тоже взял пятую долю.
Потом появился зякетчи — уездный сборщик налогов.
Примчался кишлачный староста, урвал свою долю и полетел на другие поля. Протрусил на ишаке мулла. За ним ехали две арбы. Плохим слугой аллаха считался тот, кто не выделил части урожая на мечеть! И после проезда муллы остатки стога значительно уменьшились.
Бедняк дехканин платил и платил. Он отдал полагающуюся часть мелкому чиновнику, который определял количество урожая до уплаты налога. Он отдал налог с трав. Он отдал налог с садов и виноградников. Он отдал налог с мелкого скота и овец. Он отдал и налог за продажу скота — два года назад как-то им была продана овца. И налог за предстоящий помол, и налог…
Насреддин взмок, стараясь покрепче запомнить тех, кто тащился мимо жалкого поля со своими бездонными мешками.
Всего дехканин на глазах потрясенного ходжи уплатил около двадцати налогов и поборов. Конечно, Насреддин знал о том, что крестьянин и ремесленник беззащитны в стране эмира, но когда ему пришлось своими глазами увидеть этот грабеж среди бела дня, вежливо именуемый «сбором налогов», он был потрясен.
Дехканин тем временем вскинул на плечо оставшуюся на его долю охапку пшеничных колосьев и зашагал домой.
«Даже если каждому члену семьи выдавать в день по одному зерну, — горестно подумал Насреддин, — и то больше месяца не протянешь… А ведь ему надо продержаться до будущего урожая!»
Ходжа вскочил на ишака, ударил его пятками, догнал шагающего дехканина. Вскоре ишак недовольно передернул ушами: на нем сидело уже двое всадников.
Дехканин сообщил, что кто-то распустил слух о гибели ходжи Насреддина. Некоторые утверждали, что эмир бросил его в темницу. Кое-кто поговаривал об отправке Насреддина на вечную каторгу в горные каменоломни.
Друзьям приходилось худо. Дехканин не знал точно, в чем дело, но слышал, что гроза собирается и над головой погонщика верблюдов Икрама, и над дехканином Пулатом, и над чеканщиком Садыком.
Насреддин остановил ишака у хижины бедняка Пулата. У Пулата во дворе сидели родственники. Лица их, оживившиеся при виде здорового и невредимого ходжи, вскоре снова стали печальны.
— Что случилось? — забеспокоился Насреддин. — Умер кто-нибудь из близких?
— Нет, — покачал чалмой длиннобородый старик. — У Пулата сегодня свадьба.