Весеннее контрагентство муз

Пастернак Борис Леонидович

«Взрасти взрасти свои сады…»

Взрасти взрасти свои сады Весенняя Семирамида.

Дактилоскопия ветров

Синий вечер соперничал оранжевым цветком лампы. Темнота вила свои шелка.

Он— (обводя лучистыми взорами)ночь отпечатлевается на морозных стеклах рисунками невиданно прекрасными. Формы флоры — зрительные — брошены на стекла. Ночь подобна садовнику — он грезит лишь о растительном мире. Деревья парка шумящие своей разновидной листвой; травы лугов, спутавшие свои волосы нереид — ах все, все выткано нежными пальцами ветра. Растение всегда стоит на дороге ветра. Растение покорно пробивается

сквозь воздушную грудь ветра. Везде в растительном мире работа тепленьких заботливых пальчиков. Когда же коченеют ночи морозном угаре, оранжевому цветку лампы, красным макам камина тянутся пальчики ветра, окоченевшие бедные полночные пальчики ветров и…. касаются стекол оконных рам. Мертвая бездыханная на утро тает на стеклах Душа Ветра.

1901–1915 г.

Hilaea

Петроград.

Сухопутье

Н.И. Кульбину

Темнеет бор… песок зыбучий… Направо, влево-болота; Притропный свист, свинцовость тучи, Тоска, проклятья пустота. Далекий стон лесного храма Широкий жест креста на лоб: Картина темная и рама Досок нарезанных на гроб!..

«Бредут тропой, ползут лесною…»

1

Бредут тропой, ползут лесною Клюкой руках, огнем очах Внимая стаи волчьей вою И ночи коротая рвах

2

Проскачет звякающий конник, Обгонит пешеходов прыть И женщина на подоконник Иглу уронит, бросит нить…

3

Иль колымагою влекома Княгиня смотрится лорнет, Не встретится ль пути знакомый Услада рощицы корнет.

4

Но устаревший паровозик Но рельсохилые пути Заботливо бросали оси к Просторам слабенький верти. Ползут селенья еле еле Полян закабаленный край, Подъем и парный храп тяжеле Уют — вагончик синий рай!..

5

Теперь же бешеным мотором Средь рельс и сталь и прямизны Дорожниц укрощенный норов Столиц капризные сыны. Полях по прежнему все пусто, А может больше нищета. Но ты взалкав, взревешь стоусто, Бросая утлые места. Деревня мимо, снова мимо, Экспресс одетище столиц Проносит даль неудержимо Парами сотканные птиц.

Казань, 1914

«Поля черны, поля темны…»

Поля черны, поля темны Влеки влеки шипящим паром. Прижмись доскам гробовым нарам — Часы протяжны и грустны. Какой угрюмый полустанок Проклятый остров средь морей, Несчастный каторжник приманок, Бегущий зоркости дверей. Плывет коптящий стеарин, Вокруг безмерная Россия, Необозначенный Мессия Еще не созданных годин.

1912 г.

«Ведь только шесть часов…»

Марии Петровне Лентуловой

Ведь

только шесть часов. Пустынно, холодно, туман. Едва звонки доносятся из мглы И гулы грубые рабочих голосов Еще не смяты складки ночи ран, Улыбки утренни так некрасиво злы — Ведь только шесть часов. Вы нежная в постели, Зажавши ручку беленьких колен, Благоуханный свой лелеете альков Девичьих снов лазури райской мели Снеговых простыней закрепощенный плен Ведь только шесть часов Неужто Вы!.. и эту пору здесь……?!.. Оснежились туман Прозрачные глаза ресниц пушистых лес, Несущие непозабытость снов, Слегка продрогший и смятенный стан. Да!.. Утренний всему виной экспресс. Мотор на рельсах высится громадой. Хрип содрогает членов тонких сталь. А!.. это он Вас пробудил так рано, Я понял все: его свирепости вы телом хрупким рады, Он увлечет Эвропу Векадаль Среди рассветного тумана.

Железнодорожный свисток

I

Вы живете днем и ночью Нет покоя, нет покоя. Вспоминая долю волчью Мчитесь мимо воя воя. Ваша жизнь проходит беге Мимо дали, люди мимо Где приюты, где ночлеги? Ваша жизнь неутомима… Чтя одну суровость стрелку, Поклоняясь станций чину Колесе играйте белку Мчите женщине мужчину

II

Поля, Снега, Столбы и Струны Громадных телеграфных скрипок Ночной омлечены туман Жестокохладный Океан Взметает белые буруны Извивноугловат и липок Взмахнула медь мечом три раза Прищуренных огней сединах. Ползем вперед. Змея. Осел. Мы животе часов приказа На января покойных льдинах Среди российских скудных сел.

Единая эстетическая Россия

Отныне я отказываюсь говорить дурно даже о творчестве дураков

Сезон художественной жизни — под гром военной живительной непогоды — ознаменовался небывалыми явлениями.

Мы посетили выставки на которых «зубры» мирно висели на радость «крепких» художественных критиков, — и тут же рядом раскинулись доски-озонаторы-«натюрморты» и разная другая «бесшабашь», — «крикунов» и «отвергателей» — тех, имя кому футуристы — и кто, казалось, не мыслим был никогда не только смотреться, но даже «висеть» рядом — так таки вплотную — с изделиями, мудро написанными со всем знанием не только школы — прежних «веков» (!), но и вкусов и аппетитов быстро текущей толпы.

Вот вам указание на факт. Но не для этого я взобрался на изломанный лафет австрийской гаубицы— не для сего звучит мой хриплый голос.

Слово мое, мало заинтересованное успехом конечного результата, имеет целью показать перемену в настроениях и мыслях отчаянных голов — футуристов, главным образом, конечно, моей. Много пройдет времени (другое помешает), а на некоторых и надежды нет никакой — они никогда не сообразят почему их старые бутылки приклеенный к холсту, озонатор прибитый к доске — зависели вдруг рядом с куинджико-крыжицко-вершино-лукоморьевской мануфактурой.