Весенней осенью из лета
Шрифт:
… На газовой плитке стояли кастрюли со свежим борщом, тушеной картошкой, гуляшом из молодой свинины. Ароматно пахло чесноком, паприкой и другими специями. В квартире было чисто.
Справившись с домашними заботами, Станислава ожидала возвращения Стёпки из школы, но Глеб пришел раньше. С порога бросил недовольный взгляд и, не снимая куртки, прошел мимо.
— Привет, а что случилось? – она последовала за ним в ванную комнату.
— Я тут подумал, – Глеб повернулся лицом к жене, – я ухожу.
— Куда? Во вторую
— Нет. Я ухожу отсюда.
— В смысле?
— Надоел мне этот дурдом уже: детский плач, твои занятия со Степкой то украинским, то английским. Я хочу покоя. И обеды твои мне приелись, и иллюзия образцового порядка достала, и ты… в своем грязном халате. А раньше от тебя пахло французскими духами.
— В грязном халате? Он чистый… И ты решил бросить меня одну с двумя детьми? – Станислава вызывающе смотрела в его глаза, все еще отказываясь верить, что муж на самом деле собирается уйти.
— Ты будешь получать законные алименты: 1/3 моей зарплаты, а пока Антошке 3 года не исполнится – даже больше. Да и ты неплохое пособие ежемесячно получаешь. Голодать не доведется. А там глядишь, и на работу выйдешь… – Глеб отвернулся и стал рассматривать стиральную машинку. – Я её заберу. Надеюсь, ты не станешь возражать?
— Стану, – Станислава была ошеломлена словами мужа. – У меня двое маленьких детей, и стирки постоянно много. Как будто ты не знаешь? А тебе зачем стиральная машинка? У свекрови же есть.
— Ха, а ты решила, что я к родителям переезжать собрался? Нет. Меня ждут в другом доме. И как раз там это пригодится.
— Какая же ты скотина, – закричала Станислава, еле сдерживая слезы.
— Микроволновку и компьютер я тоже заберу. Тебе ведь все равно не надо. И, пожалуйста, собери мои вещи, чтобы я быстрее мог вызвать такси и уехать от вас.
— Тебе надо, ты и собирай.
Заплакал Антошка, и Станислава поспешила к нему, оставив мужа отсоединяющим стиральную машинку от магистрали холодной воды. Малыш, увидев маму, успокоился и протянул пышные речонки. А вот Станислава никак не могла прийти в себя. Она нервничала, чувствуя себя преданной и обиженной. Сменив сыну мокрые ползунки и распашонку, постелив сухую пеленку, Станислава бросила мокрое белье в прямо угол рядом с детской кроваткой. Видеть Глеба, собирающимся уезжать, она не хотела.
Голубоглазый Антошка не понимал печали матери. Он совал в рот розовые ладошки, чесал распухшие десны, и слюни капали на чистую кофточку почти также интенсивно, как и горькие слезы отвергнутой женщины.
«Я вышла за него замуж, родила двоих детей, превратилась в примерную домохозяйку, пожертвовав своей красотой. А он? Променял меня на другую. Ради чего я старалась? Чтобы ему было хорошо со мной, уютно. Целыми днями вертелась на кухне: жарила, варила, крошила салаты. Неблагодарный. Я ведь угождала ему во всем. Хочешь блинчиков – пожалуйста; чебуреков, сырников – будет сделано; поджарку из говядины или фаршированную рыбу – все сделаю, лишь был мной доволен. А в итоге? Он не оценил моих стараний. Надо было, наверно,
Глеб ушел, демонстративно бросив ключи на стол. Он даже не попрощался с Антошкой, не дождался возвращения Стёпки из школы, лишь посмотрел с призрением и молча развернулся, чтобы захлопнуть за собой дверь.
— Ну и катись к чертовой матери, – заплакала Станислава, наспех расстегивая пуговицы. – Проживем и без тебя.
Она скинула заношенный халат на пол, присела над ним и стала рвать по швам на куски. Трещали нитки, а в голове пульсировали слова «грязный халат». Всю свою злость Станислава вылила на бездушную и невинную тряпку, считая её причиной своего несчастья. Изумленные глаза ребенка наблюдали за странной картиной. Малыш еще никогда не видел свою маму такой… Одним халатом она не ограничилась. Дошла очередь и до других выцветших одежд десятилетней давности. Распахнув шифоньер, Станислава все смела вниз: и свитера, и кофты школьных лет, юбки, брюки, и даже единственное в своем гардеробе черное платье, которое одевала лишь по особым случаям. Все вещи ждала одна участь – быть разорванными в клочья.
— Никакого старья! – истерически смеялась Станислава, подбрасывая в воздух ворох тряпья. – Я куплю себе современный наряд, сапоги на высоком каблуке, набор кисточек для макияжа, и ты меня даже не узнаешь при встрече. А мы еще обязательно встретимся, – сказала она, глядя на свадебную фотографию.
На фото застыли счастливые улыбки молодоженов. Дрожащей рукой Станислава взяла стеклянную рамку с тумбочки и, не раздумывая, ударила её о пол. Стекла разлетелись в разные стороны, оставив снимок лежать среди осколков. Подняв его и разорвав напополам, Станислава долго не решалась измельчить его на маленькие фрагменты. Но все-таки она это сделала.
— Отныне ты только отец моих детей.
Монолог Станиславы перебил стук в дверь. В длинной мужской футболке и черных колготах она впустила домой вернувшегося с занятий школьника.
— Мам, сегодня Гришка забрал у меня пирожок, – жаловался сын, расшнуровывая старые кроссовки.
— Стёпка, сегодня папа бросил нас, – Станислава обняла его и снова заплакала.
— Как? Разве папа не на работе?
— Уже нет. Он забрал свои вещи, стиральную машинку, микроволновую печь, наш компьютер, и …
— Значит, Гришка не обманул меня. Он говорил, что мой папа скоро станет его.
— Что?
— Папа влюбился в тетку Таньку – медсестру из нашей поликлиники. А Гришка сейчас, наверно, играет в мои компьютерные игры, и мой папа покупает ему конфеты, а не мне. Гришка забрал у меня все. Мама, где справедливость?
© Денисенко Кристина, 2012