Весенний Король

Ружникова Ольга

— Зато она сама — всего лишь бастард герцога Ральфа Тенмара. Это известно всем.

— Тогда почему так похожа на тебя? Или вы обе — бастарды от одного отца? Мамы-то точно разные…

— Диего! Я — принцесса. И не собираюсь склоняться перед подлым узурпатором.

— Уже почти пятнадцать лет — Диего, — он легко увернулся от брошенной мягкой подушечки. Последней. И всё равно швыряли не прицельно. Не как снежки. — Если вспомнить всю эту древнюю муть, что мы нарыли в библиотеке, тебе нельзя на трон вперед старшей сестры, и всё. Так что вопрос

с узурпацией еще… под вопросом.

Нарыли не только в библиотеке, и не только в этой. Здесь ведь не первая тюрьма Диего с умными книгами под рукой. В том числе, про всякие полезные древности.

Но такого вслух лучше не произносить. Вдруг их и здесь подслушивают? Зачем подставлять такого замечательного друга Руноса? И тоже полезного, вдобавок.

Должен же рядом быть хоть один честный взрослый, кому можно верить. И не так прочно запертый, как Жанна.

К умному, проницательному Руносу даже князь Всеслав прислушивается. Чуть-чуть. Иногда, под настроение.

— Эй, великая королева, у меня предложение! Тащи с собой своих суровых северных куриц — и во двор. В снежки научу играть!

— Чего? — недобро прищурилась Жанна. — Я — законная королева Эвитана, — надменно вскинула она чернокудрую голову. — И всю жизнь прожила в его столице — Лютене.

И рассмеялась:

— А Лютенский дворец — гораздо севернее Илладэна. И это я научу играть в снежки всех зарвавшихся южных мальчишек. А вот северные курицы — действительно суровы.

2

— У меня нет выбора, Октавиан, — ровным голосом изрек Всеслав Словеонский. — Ваш отец не принял к сведению ни мои угрозы казнить вас, ни отправить к нему по частям.

— Благодарю, что не начали отправлять по частям еще прежде казни. — У юного Октавиана даже взгляд не дрогнул. Так же, как когда-то — при похабном дворе озверевшего недоумка Карла. — Или благодарность пока преждевременна?

— Не преждевременна. Я слишком хорошо знаю вашего отца. Если вы не дороги ему таким, как есть, вряд ли станете дороже калекой.

Октавиан вновь не содрогнулся. В отличие от самого Руноса. Почему циничные, хладнокровные политики всегда пугают больше, чем какая-нибудь злобная пьянь, вроде розового принца Гуго? Потому что таким же расчетливым интриганом был правящий отец Алессандро Мэндского? Еще прежде, чем стал кровавым палачом.

— Вы отлично знали графа Валериана Мальзери и до этого разговора. Знали раньше, чем выслали письмо с подобными угрозами. Знали, что он ими просто подотрется. — Все-таки парень сорвался. Хоть и всё тем же хладнокровным тоном. И с ледяной маской вместо намертво застывшего лица. — Так зачем вам вообще понадобилась эта комедия? Для развлечения? Вам стало скучно, князь? Или понадобился повод?

— Я полагал, вы понимаете, Октавиан, — серьезно и сурово изрек князь Всеслав.

Рунос долго учился быть незаметной тенью. Сначала — в коварной Мидантии. Потом — при слабоумном садисте Карле. И удавалось неплохо.

Почему же так паршиво сейчас? Так трудно сдержаться? Потому что во Всеславе Словеонском есть что-то человеческое, но и он при этом способен абсолютно на всё — ради своих интересов? И интересов своего княжества, конечно, но с этого не легче. Как если пожирающий тебя дикий зверь вдруг при этом заговорит по-человечески. А то и по-книжному.

Или прежде любящий отец с сожалением на родном лице скормит древней голодной Змее.

— Мой отец понял бы вас лучше, — с горечью бросил Октавиан. И не только его отец. У других тоже есть… родители. — Валериан Мальзери также всегда убивал легко. А еще — король Карл и его дядюшка Гуго. Но они хоть не требовали от жертв понимания.

Да. Простой злобный зверь и беспощадный монстр — всегда предпочтительнее того, кто прекрасно соображает, что и с кем делает.

Зачем князь Всеслав вообще пригласил сюда пленного целителя? Пусть и в виде безмолвной тени — без малейшего права голоса. Хочет понимания еще и от него?

Не по адресу.

Черные стены, беспощадное старое оружие. Развешано на мрачной стене — как и подобает в личном кабинете Словеонского Волка.

Простой, суровый Север. И лютый холод. За окном и в сердцах. Здесь всё промерзло слишком давно.

А недремлющая стража осталась за плотно закрытой дверью. Близко, но Рунос — вдвое ближе.

Сорвать с ближайшей стены бритвенно-острый клинок и просто зарубить князя? Что уже терять-то?

Или приставить к горлу, потребовать…

— Вы — его последний сын. Я надеялся, хоть это его остановит. Как, например, моя жизнь — единственная гарантия выживания юного герцога Диего и принцессы Жанны Эвитанской.

А вот это сказано уже точно для слишком горячего Руноса. Не так уж далеко он, оказывается, ушел от прежнего мальчишки Алессандро.

3

Темнеет коридор — неслышно гаснет больше половины факелов. Неслышны в полутьме тихие, осторожные шаги, мирно засыпают простые люди. На посту и в камерах.

Всё сильнее пульсирует в голове алая боль.

Жаль, юного герцога Диего не держат здесь же. Сейчас освободил бы сразу обоих.

Впрочем, еще не хватало мальчишки в настоящем узилище. Хватит с него уже испытаний и бед.

И именно во тьме в голову лезут абсолютно ненужные сейчас глупости. Например, что делать, если любишь сразу двоих? Молчать о своих чувствах и попытаться забыть обеих? Особенно теперь? Когда Элгэ — жива, а Жанна — почти потеряна?

Забудь об этом, Алессандро, Рунос. Некогда. Если больше нет любви, остается еще долг. Перед обеими.

Отвести глаза одному стражу — не так уж трудно. А несколько раз по одному?

Когда-то Жанна спрашивала, сколько сразу Рунос сможет усыпить. Сегодня он возьмет свой предел. Даже если потом свалится. Потом — уже можно. Главное — успеть и выдержать сейчас.