Весенняя коллекция детектива
Шрифт:
– Потому что это песня такая, – буркнула Олимпиада. – Ее поет группа «Високосный год».
– Хорошо поет? – рассеянно переспросил Добровольский.
Он пролистал записную книжку и затолкал ее в свою сумочку. Вряд ли сейчас, с ходу он вычитает в ней нечто полезное и все объясняющее! Придется заняться ею позже и со всем вниманием.
– Почему милиция не нашла эту комнату, Павел, а ты нашел?
– Вот ты спросила! – удивился Добровольский, аккуратно сложил деньги в сейф, закрыл дверцу и стал опять копаться с замком. – Не нашла, потому что не искала.
– А ты что, искал?
Он пожал плечами.
– Меня учили в правильном месте. – Замок щелкнул, Добровольский подергал дверцу, проверяя, заперта ли, и поднялся с корточек. – Я умею искать.
– Нам нужно уходить, пока нас здесь не застали.
Может, потому, что он так хвастался перед Олимпиадой своей школой, а может, потому, что он был твердо уверен, что источник опасности находится вне этого дома – вряд ли слесарь-подрывник продавал свои устройства кому-то из соседей! – но Добровольский все пропустил.
Безошибочное чутье его подвело – словно в доказательство того, что оно вполне может быть и ошибочным, что нет правил без исключений.
Он услышал движение за дверью только в последний момент, когда уже ничего нельзя было поделать.
Он стоял далеко, далеко и от двери, и от Олимпиады, и увидел только, как в проеме за ее спиной что-то мелькнуло, темное и трудноопределимое.
– Липа!
Она еще только оборачивалась, она даже не успела ни удивиться, ни испугаться. В воздухе что-то будто коротко свистнуло, лампочка всхлипнула, и в разные стороны брызнули осколки стекла, уже невидимые, потому что сразу стало темно, так темно, что мозг не спохватился перенастроиться и перед глазами моментально поплыли желтые и фиолетовые круги.
Добровольский больше не видел Олимпиаду и только услышал удар, показавшийся оглушительным, звук падающего тела, потом лязг – и наступила уже такая темнота, темнее которой не бывает.
Тетя Верочка капризничала и после картошки с селедкой захотела «вкусненького». Люсинда подумала-подумала и предложила нажарить оладий.
Тетя Верочка поджала губы и уставилась в окно, которое уже было законопачено на ночь железными ставнями.
Эти ставни Люсинда ненавидела. В Ростове она даже штор никогда не закрывала. У нее была розовая кисея, собранная бабушкой «на нитку», на окне и – пологом – над кроватью. Летом, когда светило солнце, вся комната была розовой, как будто Люсинда жила внутри флакона с розовыми духами. И зимой от этого веселого цвета было не так уныло, а в Москве приходилось жить с серыми железяками, не пропускающими ни света, ни воздуха.
Ну и что, ну и ладно, она уж давно привыкла. Вот без гитары она никак не привыкнет, придется, видно, новую покупать и просить Липу, чтобы у себя держала, потому что тетя Верочка так радовалась, когда гитара погибла, так радовалась и все повторяла, что «туда ей и дорога», и Люсинда поняла, что новой она просто не переживет.
Ну и ладно, может, Липа разрешит. Она добрая, Липа!..
– А чего же? – спросила Люсинда, когда Верочка отвернулась к окну. –
Тетя Верочка не хотела гренков, тетя хотела торт.
– Да где ж его взять? – искренне удивилась Люсинда. – У нас нету!
А вот если бы она, Люсинда, была заботливой племянницей, она бы торт купила. Могла бы и подумать о тетушке, у которой в жизни никаких радостей нет, и сидит она, запертая в четырех стенах, сторожит имущество, как собака цепная, и никто о ней не заботится, даже торт никогда не купит!
– Да куплю я, – растерялась Люсинда, которой купить торт не приходило в голову. – Завтра с работы поеду и куплю, вот честное благородное слово!
Тетя Верочка завтра не хочет. Она желает сейчас. Завтра племянница вполне может не утруждаться, потому что она никакого торта, ясное дело, не захочет! Ей раз в жизни захотелось, а нету!..
– Поздно уже, – сказала Люсинда осторожно. – Булочная закрыта. Куда я за ним пойду, за тортом-то!
Верочка еще сильнее поджала губы и опять стала смотреть в окно. Люсинда все-таки надеялась отвертеться от торта, потому что идти придется не близко, на Чистопрудный бульвар, в супермаркет, а там все дорогущее, ужас!
– Тетя Верочка, так я завтра привезу, а? У нас там пекарня рядом, все свежее, с пылу с жару, «наполеончик» такой, пальчики оближешь! А, тетя Верочка? Хорошо?
Тетя не отвечала, смотрела на ставни.
Все, поняла Люсинда. Надо идти в супермаркет на бульвар. Ничего не попишешь.
– Да я и сегодня могу, – бодро сказала она, прошлепала в прихожую и стала обуваться. – Вам какого хочется, вафельного или бисквитного, тетя Верочка?
Конечно, бисквитного, что это еще за вафельный! Вот раньше вафельный был – объеденье, а сейчас это и не торт вовсе, а так, один хруст, только на зубах скрипит.
– Хорошо! – прокричала Люсинда. – Ждите, скоро буду!
Она вытащила из кармана деньги, которые всегда носила «просто так», не признавая никаких кошельков – кошелек-то вытащить легко, а ты попробуй вытащить, когда они у меня все по внутренним карманам рассованы! – пересчитала и огорчилась. Денег было мало – вот как подкосила ее куртка, за которую отказался скинуть проклятый Ашот! На торт хватит, а до зарплаты еще ждать и ждать, не дождешься!
Может, к Липе подняться, попросить у нее этих самых «курасанов», а тете Верочке сказать, что торта в магазине не было? «Курасаны» ей наверняка понравятся! Пожалуй, это отличная мысль. И ходить никуда не надо, и можно у Олимпиады посидеть!..
Хотя нет. Нельзя. У нее жених на диване спит, а он ее, Люсинду, ни за что в дом не пустит, еще беда выйдет.
То, что может выйти беда, Люсинда теперь знала совершенно точно. Наверняка выйдет.
Она вышла на площадку и старательно, на все три замка, заперла дверь в тети-Верочкину квартиру.
Может, и впрямь в Ростов уехать? Может, права Олимпиада? Станет она, Люсинда, жить дома, выйдет замуж, родит беленькую девочку, похожую на нее саму, а когда той исполнится шесть, отдаст ее в балет и «на музыку»!