Весенняя коллекция детектива
Шрифт:
– Жива? – сверху спросил Добровольский.
– Да, – прохныкала Олимпиада. – Или нет. Не знаю.
Лестничка заходила ходуном – он быстро и ловко спускался, темная туша двигалась с небес на землю, но примерно на середине пути что-то случилось. Олимпиада услышала металлический хруст, скрежет металла о металл и еще какой-то звук, который она приняла за звук разрываемой железом человеческой плоти.
Лестничка дернулась вниз, покосилась и оторвалась от стены. Олимпиада трусливо отбежала в сторону. Следующий
– …!
Прут подломился, черная туша болталась, ухватившись за лестничку одной рукой, а лесенка качалась из стороны в сторону на одном креплении.
– Павел!
– Отойди! – прорычала туша. – Ну!!
Липа отбежала подальше.
Лесенка качалась с жалобным поскрипыванием, словно старые ставни скрипели под ветром. Снег забивался в дырки свитера, и Олимпиада обхватила себя руками.
Вот Добровольский нащупал ногой перекладину, осторожно опустился на нее и перехватил руки.
Невыносимо было слушать жалобный прощальный скрип железа, который говорил, что сейчас он упадет, непременно упадет, и тогда все. Все!
Он обрушился, когда было еще довольно высоко, – туша ударилась так, что земля под ногами содрогнулась.
Олимпиада смотрела. Добровольский не шевелился.
Тогда она подбежала, кинулась на колени и стала трясти его.
– Павел!
Он открыл глаза.
– Не тряси меня.
– Что ты сломал? Ноги? Руки?
– Лестницу. И еще крышу. Но крышу, по правде говоря, сломала ты.
– У тебя все цело?!
Кряхтя, он сел, схватившись за поясницу. На джинсах на уровне бедра была длинная рваная дыра, выпачканная черным. Олимпиада не сразу поняла, что это кровь. Она потрогала и отдернула руку. Павел зашипел:
– Пошли. Надо идти.
Она подставила ему плечо, как медсестра раненному на поле боя бойцу Красной армии, он сильно оперся и поднялся, охая и стараясь не ступать на ногу.
Они побрели к подъезду, весело освещенному яркой лампочкой, и не было ничего в мире лучше, чем это мирный подъездный свет, и заметенный снегом коврик у крылечка, и запах кошек, который всегда начинался в марте!..
У подъезда он зачем-то оторвал от себя ее руку и побрел вдоль дома, вдоль черных окон, которые принадлежали Люсинде и тете Верочке.
– Ты что?!
– Мне нужно посмотреть.
Павел и в самом деле стал смотреть и даже провел по подоконнику ладонью.
– Там же ничего не видно! – крикнула Олимпиада. – У них на окнах щиты железные!
– Вот именно.
Он еще посмотрел, а потом заковылял обратно.
Олимпиаде некогда было спрашивать, что он там увидел.
– Надо вызвать «Скорую», Павел.
– Не надо.
– Но как же?! У тебя нога… ранена!
Кое-как они взобрались на первый этаж.
– Я справлюсь и без «Скорой».
Предстояла еще длинная лестница на второй этаж, и Добровольский остановился, чтобы передохнуть.
– Павел, – жалостливо глядя ему в лицо, спросила Олимпиада, – что происходит в нашем доме? Что это за ерунда?! Убийства, террористы, взрывные устройства?! Откуда это взялось, ведь ничего такого никогда не было!
– Вот это самое интересное, – сказал Добровольский и вытер со лба пот. Ему было больно и не хотелось, чтобы она поняла, как ему больно. – Самое интересное, что это началось именно сейчас. Почему?
– Почему?!
Он пожал плечами и поволок себя по лестнице вверх, с трудом одолевая каждую ступеньку.
– Нужно выяснить.
– А как?! Как это выяснить и кто будет выяснять?!
– Я, – сказал Добровольский.
Они были уже на площадке второго этажа. Он пытался достать из кармана ключ, а Олимпиада стояла и ждала.
– На всякий случай, если приедет милиция, ты должна говорить, что…
Он вдруг замолчал, а потом засмеялся.
– Черт побери, я не знаю, что ты должна говорить! Ну, скажи, что спала все это время. Хорошо, что хоть отпечатков нет.
Она мельком глянула на свои руки – перчатки по-прежнему были на месте, не зря он тогда на нее прикрикнул, чтобы не снимала!
– Позвони мне, – вдруг попросила Олимпиада жалобно, когда он уже почти вошел в свою квартиру. На пороге показался Василий, переступал лапами и извивал зеленый хвост. – Если тебе вдруг понадобится моя помощь.
Павел Петрович серьезно посмотрел на нее и кивнул.
И скрылся за своей дверью. Она тихонько закрылась, щелкнул замок.
Олимпиада стояла и ждала. Ей так хотелось плакать, что в горле было больно.
Как он ей позвонит? Он даже не знает ее телефона. И как он смел уйти от нее, просто кануть за свою дверь, будто не было ничего, что они пережили сегодня, будто он не стал ей самым близким человеком на земле, словно он не внук Михаила Иосифовича, который когда-то нарисовал ей грачей на ветке?!
Как он посмел?!
Олимпиада повесила голову, зашла в свою квартиру, споткнувшись об обувную полку, которая стояла как-то странно, зажгла в прихожей свет и отрешенно посмотрела на себя в зеркало.
Свитер был весь изодран спереди, просвечивал голый живот, а на нем царапины. Довольно глубокие, подумала Олимпиада равнодушно. От перчатки оторвался большой палец, а она даже не заметила когда. Наверное, когда на лестнице болталась.
Она стянула свитер через голову, швырнула его в ванную, и тут в дверь позвонили.
Это Добровольский, подумала она. Ему нужна моя помощь, а телефона-то он не знает!
Она кинулась к двери, дернула замок и открыла.
– Привет, – сказал Олежка, протискиваясь в узкую щель. – Где ты была? С лимитчицей своей лясы точила?